Марианна Басина - Петербургская повесть

Пропуск ему выдали, но денег на поездку не было ни гроша. Он совершенно не представлял, как осуществить свое дерзкое предприятие. И тут сама судьба посодействовала ему. Мария Ивановна прислала довольно крупную сумму для уплаты процентов в Опекунский совет за заложенное имение. Гоголь тотчас же выяснил, что возможна отсрочка, и взял деньги себе.

Совесть мучила его, он понимал, что ставит мать в нелегкое положение, но лихорадочное желание уехать из Петербурга было сильнее всего.

Чтобы как-то возместить взятое, он послал матери доверенность на свою часть имения, давая этим право «заложить его, подарить и проч. и проч.».

Как же он объяснял свой внезапный отъезд? Рассказал про неудачу с «Ганцом Кюхельгартеном»? Ничуть не бывало. О своей идиллии и словом не обмолвился. Он боялся, что мать не поймет его, осудит, и придумал романтическую историю несчастной любви. «Маменька! Дражайшая маменька!.. Одним вам я только могу сказать… Вы знаете, что я был одарен твердостью, даже редкою в молодом человеке… Кто бы мог ожидать от меня подобной слабости. Но я видел ее… нет, не назову ее… она слишком высока для всякого, не только для меня. Я бы назвал ее ангелом, но это выражение низко и не кстати для нее. Ангел — существо, не имеющее ни добродетелей, ни пороков, не имеющее характера, потому что не человек, а живущее мыслями в одном небе. Но нет, болтаю пустяки и не могу выразить ее. Это божество, но облеченное слегка в человеческие страсти. Лицо, которого поразительное блистание в одно мгновение печатлеется в сердце; глаза быстро пронзающие душу. Но их сияния, жгучего проходящего насквозь всего, не вынесет ни один из человеков… Адская тоска с возможными муками кипела в груди моей… В порыве бешенства и ужасающих душевных терзаний, я жаждал, кипел упиться одним только взглядом… Но, ради бога, не спрашивайте ее имени. Она слишком высока, высока».

Он умолял мать не огорчаться и не бояться разлуки — этот «перелом» ему необходим.

Перед отъездом Гоголь решил окончательно разделаться с «Ганцем Кюхельгартеном». Верный себе, проделал это втайне. Снял на один день номер в гостинице «Неаполь», что на Вознесенском проспекте, взял с собой Якима и вместе с ним обошел все книжные лавки, где продавалась идиллия. Они отбирали у книгопродавцев экземпляры «Ганца» и сносили их в гостиницу.

Когда последние книжки были принесены, Гоголь отослал Якима и затопил камин. Он ушел из гостиницы лишь тогда, когда груда книг превратилась в серый пепел.

Передав свою квартиру в доме Иохима гимназическому другу Николаю Прокоповичу и ему же поручив попечение о Якиме, Гоголь сел на пароход и уехал в Любек. Он взял у Данилевского шубу и «несколько белья, чтобы не нуждаться в чем». При этом намекнул, что, возможно, вдали от России осуществит свои планы и добьется признания.

И Марии Ивановне, и товарищам Гоголя его внезапный отъезд представлялся сумасбродством. По-своему они были правы, так как подходили к Гоголю с обычной меркой, но обычная мерка в данном случае не годилась. Пройдет несколько лет, и такой тонкий ум, как Сергей Тимофеевич Аксаков, скажет: «Мы не можем судить Гоголя по себе, даже не можем понимать его впечатлений, потому что, вероятно, весь организм его устроен как-нибудь иначе, чем у нас; что нервы его, может быть, во сто раз тоньше наших: слышат то, чего мы не слышим, и содрогаются от причин, для нас неизвестных».

Гоголь пробыл за границей недолго. Как-то в конце сентября Прокопович, возвращаясь домой от приятеля, столкнулся на Большой Мещанской с Якимом. Тот шел к булочнику с салфеткой в руках. Завидев Прокоповича, он ухмыльнулся.

— Гости у нас, — объявил он таинственно.

И верно, поднявшись к себе на четвертый этаж, Прокопович увидел в квартире Гоголя. Он посвежел, поздоровел, но был чем-то взволнован.

С дороги он аккуратно писал матери, просил отвечать на адрес Прокоповича — тот будет пересылать. И теперь его ждало письмо из дому. Но какое… Очевидно, кто-то порассказал Марии Ивановне о столичных соблазнах, и она вообразила, что Никоша сбился с пути, пустился во все тяжкие, попал под влияние дурной женщины, предался пьянству.