Сильвен Райнер - Эвита. Подлинная жизнь Эвы Перон

Руководитель передач пригрозил, что уволится, если ему навяжут Эву Дуарте. Он заявил, что девушка едва годится на то, чтобы выкрикивать рекламные лозунги.

Хаим Янкелевич призвал к себе Эву Дуарте и поведал ей, как сильно он сожалеет, что не может предоставить ей место в коллективе радиотеатра. Эта девушка жестоко обманывалась относительно своего призвания, но она проявила смелость, порывистость, упрямство. Янкелевич решился предложить ей другое амплуа. Замялся на минуту, потом проговорил с широкой улыбкой:

— Хотите быть моей секретаршей?

Эва сурово посмотрела на него, будто услышала предложение пойти на преступление.

— Это легкая работа, — продолжал Янкелевич. — Вам будут платить больше, чем в нашем радиотеатре.

Вы займетесь моими деловыми контактами, разберете мои бумаги. В подчинении у вас будет машинистка…

Маленькая блондинка смерила директора гневным взглядом.

— Вашей секретаршей?

— Да, моей личной секретаршей.

— Что вы под этим подразумеваете?

— Секретарша — это секретарша, — добродушно пояснил Янкелевич, уже не так уверенно поглаживая рукой лысину.

Но блондиночка раскричалась, вскочив на ноги:

— Я актриса! Я не чья-нибудь секретарша! Я актриса Эва Дуарте и не собираюсь быть вашей игрушкой!

— Вы меня неправильно поняли, — сказал Янкелевич, оглушенный этим взрывом.

Просительница собралась уходить, но потрясенный ее агрессивностью Янкелевич попросил ее снова сесть.

— Если вам не нравится это место, что бы вам пришлось по душе? Чем вы интересуетесь, кроме театра?

Она не интересовалась ничем другим. Она хотела заниматься театром.

Неожиданно у Янкелевича возникла идея:

— Вам нравится атаковать? Вы хотите борьбы? Хотите, чтобы вас услышали? Что вы скажете насчет социальной передачи по вечерам? Пять минут для народа…

Слово «народ» заставило ее вздрогнуть от радости. Когда говорят «народ», то сразу представляют себе трибуну, торжественные речи. А потом слезы. Возможность кричать и возможность заставлять плакать. Ничего иного ей от театра и не нужно было.

— Вы хотите участвовать в пятиминутной социальной передаче? — повторил Янкелевич.

Эва не отвечала, живя предчувствием своей новой мечты. Никаких королев и знаменитых авантюристок, она останется одна на сцене, и реплики ей будет подавать лишь эта шевелящаяся темная масса, дрожащая и печальная — народ. Она будет исповедовать обездоленных, заставит толпу испытать сострадание к их участи, она станет примадонной несчастных, их святой покровительницей, их феей. Она сможет мстить, угрожать, обещать и стенать в постоянной роли, созданной для нее.

Сначала в социальной передаче Радио-Бельграно принимал участие пожилой актер и актриса лирического плана, которые как бы обрамляли Эву Дуарте, женщину из народа. Требовалось рассказывать с дрожью в голосе о мелких, средних и больших бедах, постигших ту или иную семью. Эва получала письма от несчастных, но отбирала их специальная служба Радио-Бельграно.

Эвита говорила в микрофон: «С Хименесом произошел несчастный случай на работе, и он хотел бы получить книги, чтобы было чем заняться во время вынужденного отдыха…» Кто-то просил инвалидную коляску, еще кто-то рассказывал о пожилом человеке, оказавшемся у него на попечении, не будучи членом его семьи. Где можно было бы найти помощь?

Между двумя сообщениями о народных горестях пожилой актер монотонно пересказывал несколько шуток, а лирическая актриса нежным голоском пела куплетик-другой. Нужно было заставить слушателей поверить, что речь идет лишь о горестях отдельных людей, и именно дорогие слушатели могут развеять эти беды в порыве щедрости.

Этот маленький сентиментальный ручеек необходимо было расширить во что бы то ни стало, пока он не загрохочет, как ревущий поток. Эва Дуарте вкладывала столько огня и пыла в рассказы об унижениях, которым подвергаются простые люди, что в течение нескольких недель одержала несколько сугубо личных побед. Прежде всего она добилась права самой производить отбор писем, которые будут комментироваться перед микрофоном. Потом вытеснила из передачи обоих партнеров: старика-актера и певицу.

Отныне Эва одна воспевала нищету. Неважно, каким отдельно взятым случаем собиралась она поделиться со слушателями: шла ли речь о приданом для новорожденного, появившегося на свет в обездоленной семье, или о комнате для рабочих, которые жили в сломанном грузовике у обочины дороги. Эва Дуарте, казалось, все принимала на свой счет, требовала для самой себя. Крик народа безжалостно раздирал ей горло, исторгался ею так же легко и неотвратимо, словно она сама познала все беды мира. Вместе с тем Эва всегда старалась избегать бедности. В сущности, по-настоящему она никогда не знала нужды.