Эдвард Рикенбэкер - Сражаясь с 'летающим цирком' (Главы 1-14)

Единственная надежда на спасение заключалась в скорости. Частенько на гоночной трассе, когда машина мчится на полном газу, каждый нерв натянут, а каждая унция энергии сосредоточена в руках, мне хотелось добавить в двигатель хотя бы чуточку мощности, придать автомобилю ещё хотя бы чуточку скорости, чтобы оторваться от гонщика, чья машина приближалась ко мне дюйм за дюймом.

Но в данном случае всё обстояло куда серьёзнее. Скорость сейчас означала спасение, скорость здесь равноценна жизни. Мотор работал на полных оборотах, нос машины направлен вниз, и я мчался, как никогда до этого - ведь на кону была моя жизнь. Но что бы я не предпринимал, от одного из оппонентов избавиться не удавалось. Вот уже внизу линия фронта; ещё несколько минут и на своей территории я смогу либо приземлиться либо уйти от назойливого преследователя. Тем не менее, преимущество по высоте, которое сохранял другой парень, оставляло мне так мало шансов, что я посчитал наилучшим выходом повернуться и принять бой. В мгновение ока я развернул хвост машины и помчался на противника. Он, не открывая огня, устремился вниз, в то время, как я держал пальцы на гашетках пулемётов. Я уже находился на дистанции прицельного огня, но всё же медлил. В мозгу промелькнула мысль, что, пожалуй, ещё через три секунды мои пули произведут более фатальный эффект.

Вот уже он в прицеле; пора открывать огонь из обоих пулемётов. И в это мгновение его машина виражнула "на конце крыла" с креном; и под нижним крылом я увидел концентрические красные, синие и белые круги воздушных сил Соединённых Штатов. Тот, кого я принимал за ганса, оказался Чемберсом, возвращавшимся из погони за противником, а второй самолёт принадлежал лейтенанту Куртцу, который благополучно пережил первую воздушную потасовку. Одному Богу известно, почему я удержался от того, чтобы открыть огонь на какую-то долю секунды. Позже, во время обсуждения этого эпизода, Чемберс сказал: "Когда я увидел Рика, разворачивающегося с таким остервенением, то понял, что он всё ещё "свиреп на боша" и решил - самое время показать ему мои цвета".

Не часто человека окрыляет такая радость, какая овладела мной, пока мы возвращались домой: бой окончен и все трое живы. У меня были все основания полагать, что мой немец сбит, возможно, что Чемберс завалил ещё одного, да и Куртц во время первого вылета держался молодцом.

Я огляделся в поисках пилота Куртца, которого считал своим подопечным, но, к удивлению, не обнаружил его. Несколько минут я курсировал во всех направлениях, но не обнаружил в небе ни единого самолёта. Придя к выводу, что он наверняка отправился домой, я, в результате такого умозаключения, тоже развернулся в сторону аэродрома, надеясь, что в любую минуту нагоню его. Едва завидев нашу посадочную площадку, я смог вздохнуть с облегчением, так как впереди и ниже нас находился лейтенант Куртц, круживший над полем, следуя моим наставлениям.

Куртц как раз завершал последний круг и находился над примыкавшим полем, готовясь к посадке, как вдруг, к моему неизъяснимому ужасу, его "Ньюпор", сорвавшись в штопор, врезался в землю и машину быстро охватил яростное пламя. Что там могло произойти?

Если бы у меня была возможность оказаться рядом с ним в то мгновение и вытащить товарища из обломков до того, как пламя поглотило его. Но я не мог добраться до него, так как то место, где упала машина было настолько плотно окружено проволочными заграждениями и траншеями, что о посадке нечего было и думать. Всего в 50 ярдах от горящего самолёта проходила дорога, на которой стоял французский грузовик. Я снизился, выключил мотор и жестами и окриками пытался принудить водителя к оказанию помощи. Однако он только стоял как вкопанный и смотрел. Позже я понял, что он понимал всю бессмысленность подобной затеи - ведь в разрушенном самолёте рвался боекомплект, и приближение к нему означало почти верную смерть

Лишённый возможности приземлиться неподалёку, я поспешил на наш аэродром, где выпрыгнул из аэроплана ещё до того, как он остановился. Оседлав мотоцикл, я помчался к месту крушения, лелея смутную надежду, что в моих силах сделать ещё хоть что-нибудь. Даже если мне доведётся прожить миллион лет, я не смогу забыть ужасный вид обуглившихся останков человека, который был моим товарищем по учёбе, и который ещё какой-то час назад был полон жизни и надежды.

Загадка той катастрофы развеялась через несколько часов. Как я уже упоминал, перед вылетом лейтенант Куртц выглядел нервозным, но старался не привлекать к этому внимания. Объяснения были получены от сослуживца, который прибыл в эскадрилью вместе с лейтенантом. Перед тем вылетом Куртц признался ему, что он был подвержен внезапным обморокам на больших высотах, и подобный приступ в воздухе - единственное, чего он опасался. Увы, эти опасения оказались слишком небезосновательными. Какая досада, что Куртц не поведал о своих страхах мне, своему командиру!