Любовь Рябикина: Майор и Ева

Радист связался с ближайшей базой и сообщил об инциденте. За арестованными обещали прислать вертолет. Я сидела в тени дома и все еще плевалась. В голове кружилось и слегка подташнивало. Красавин о чем-то говорил с майором, отойдя в сторону и время от времени поглядывал на меня. Климук ни разу не обернулся. Богота присел рядом, заглянул в лицо и ухмыльнулся:

- Ева, расскажи, как ты чеченца чуть не съела. Санинструктор Серега вынужден был бинтовать ему шею - кровища до сих пор сочится. Чеченец уже раз пять просил показать ему того, кто так сильно кусается.

Я сплюнула еще разок и мрачно поглядела на солдата:

- Тебе все хихоньки, а он с ножом был.

Иван рассмеялся:

- Понял, твоя альтернатива ножу - зубы! Понимаю, они у тебя, как у акулы!

Я не приняла шутки:

- А много поймали вообще?

- Двенадцать человек и два тайника с оружием нашли. Не много, конечно: с десяток автоматов, гранаты и патронов полкоробки.

- А почему эти не стреляли?

- Думаю, не хотели привлекать внимания. Хозяйка не успела их предупредить, что я ушел за подмогой. Наверное, собирались вас ножами прикончить и тихонько уйти через подвал.

Вдали послышался шум винтов. Я с тревогой посмотрела в сторону майора и встала. Разведчик спросил:

- Ты куда?

- По своим делам.

- В туалет, что ли?

- А если и так?

Он хмыкнул и за мной не пошел. Едва повернув за угол, с трудом забралась в дом через открытое настежь окно и забилась под кровать в самый угол. Слышала, как меня искали и звали по имени, но не отозвалась. Голоса звучали тревожно, но о чем говорили разведчики, я не поняла и продолжала тихонько вдыхать пыль. Вертолеты вскоре улетели. Едва шум винтов стих, выбралась из дома и вышла на крыльцо.

Мое появление было сродни грому среди ясного неба. Сначала наступило молчание, а затем... Я думала, что майор убьет меня на месте! Что он орал, так и не поняла. Это была сплошная скороговорка в течение пяти минут. Но суть сводилась к тому, что я безответственное и безмозглое существо, рискующее жизнями других и мое место в Москве на тусовках таких же идиотов, как сама. Наконец он выдохся и спросил уже нормальным тоном:

- Где вы были?

Я не сочла нужным скрывать:

- Под кроватью.

- И что вы там делали?

- Пряталась, чтобы вы не отправили меня с вертолетом назад.

Такого хохота, наверное, никогда больше не удастся услышать. Разведчики плакали от смеха. Лишь майор сурово смотрел на меня, но и в его глазах что-то изменилось. Левая бровь Климука слегка подергивалась. Несчастный Богота, вместе с Красавиным, из-за моих "пряток" получили от майора по взысканию, как не справившиеся с приказом - "не отходить от журналистки ни на шаг". Но они, как ни странно, ничуть не обиделись. На обратном пути мы шли рядом и болтали. Упрямый майор шагал сзади. Я чуяла, он сверлил взглядом мою, прикрытую бронежилетом, спину.

Прошло две недели. Почти каждую ночь я сидела рядом с майором, держа его руку и в темноте слыша торопливое дыхание. Он пока ни о чем не догадывался. Хотя по утрам как-то странно смотрел на свою правую руку и мне несколько раз показалось, что он ее обнюхивал. А однажды я застала его с моим мылом "Палмолив" в руке. Он сделал вид, что не нашел своего и холодно попросил разрешения воспользоваться моим. Кажется, он начал что-то подозревать. Я перестала мыть по вечерам руки своим мылом. Брала простое мыло Ивана и смывала грязь. Майор вроде успокоился и уже не дергался по утрам.

Днем мы по-прежнему не могли примириться друг с другом. Любая моя просьба воспринималась им в штыки и если бы не заступничество прапорщиков и сержантов, думаю, мне пришлось бы плохо. Я безотказно пришивала подворотнички, штопала распоротые о кусты брюки и куртки, готовила и даже однажды напекла на ужин блинов. Мое умение вызывало искреннее удивление разведчиков. Все они почему-то думали, что журналисты ничего больше не умеют, кроме написания статеек. Они все чаще обращались с просьбами помочь.

Олег по-прежнему игнорировал меня, пришивал и штопал все сам. Хотя я часто ловила его взгляд, когда склонившись над очередной курткой у костра, зашивала дырки или пришивала пуговицу. Едва он замечал, что я смотрю, тут же отводил глаза в сторону и делал вид, что занят своими делами. Он ни разу не поблагодарил за приготовленную пищу, а когда я подходила с просьбами взять в разведку, неизменно отвечал:

- Расспросите ребят и все узнаете.

Я злилась, но упрашивать его не хотела. Каждый день ребята уходили в поиск. Меня терзала лютая зависть. Они казались мне счастливчиками - видели и знали столько интересного, а я сидела в лагере из-за тупоголового солдафона, который не желал признавать того, что я журналист.