Дмитрий Горчев - Поиск Предназначения (сборник)

Я заблудился. Когда-то мне казалось, что если идти всё время прямо и прямо, то этот мир обязательно кончится. Он не может не кончиться, потому что он невозможен и нежизнеспособен, населён странными и слишком простыми жителями. Он загромождён миллионами никому не нужных предметов, к каждому из которых приложен огромный список правил, напрочь исключающий случайное его применение ну хоть к какой-нибудь пользе.

А потом оказывается, что идти прямо – это значит ходить по кругу, потому что правая нога длиннее левой. С тех пор я петляю по этой замусоренной равнине, путая следы, уверяя, что знаю дорогу, и стыдясь признаться, что никто за мной на самом деле не гонится…

А начиналось всё, конечно же, совсем не так.

Я стоял на жёлтой улице, похожей на выцветший фотоснимок. Мир застенчиво втиснулся в узкую полоску цветов от бледно-жёлтого до светло-коричневого. Он ещё не затеял нагло буреть или багроветь, в нём ещё не было чёрного и белого. Сейчас, через много-много лет, он опять возвращается туда же. Или мне это только кажется, потому что очень хочется?

Тогда я ещё не знал, сколько мне лет, это было несущественно. Я пришёл оттуда, где время ничего не значит. И только когда я сделал первый шаг, с тоскливым скрежетом двинулся чугунный механизм, который отныне будет перекидывать меня с шестерёнки на шестерёнку в своих липких от древней смазки внутренностях. И только одна надежда – что однажды он вытолкнет меня в счастливое окошко, где под ногами синее небо, и синие горы, и синее море, и золотой-золотой песок, и я проору своё «ку-ку» ровно двадцать четыре раза, потому что наступил новый день…

И прыгну вниз, чтобы разбиться вдребезги на мягкой шёлковой траве, зная, что это ровным счётом ничего не означает, и после короткого взрыва в голове я снова буду стоять на жёлтой улице. Я опять забуду всех, кого любил, и только однажды, выйдя покурить, буду долго морщить лоб, не понимая, что такого интересного в этой женщине с нагло-коричневым ртом. И только мутная тоска подскажет, что все опять умрут в конце неизбежной истории.

Бесконечные круги, круги внутри кругов, и правая нога по-прежнему длиннее левой, и нет никакого выхода. Ну давайте попробуем ступать левой ногой длиннее, чем правой. Нет, не получается. То есть получается, пока помнишь, но нельзя же об этом помнить всё время.

Я устал, безнадежно устал тысячу лет назад. Зачем меня опять заставляют ходить по этому кругу? Отпустите меня, пожалуйста. Нет, не отпустят, конечно.

Ласковые феи, шушукаясь, строятся в хихикающие парочки для очередного торжественного приветствия под руководством невозможного на этой жаре Деда Мороза в душной колючей бороде на голое тело. На феях, от фальшивой нежности, запотевают очочки на склерозных шнурках, выдернутых из пинеток младенцев, задушенных в объятьях. И каждая фея держит в лапке кулёчек, узелочек, открыточку со стишком или целомудренный конвертик без адреса – «купи себе, что сам захочешь»… Потный Дед Мороз молодецки взваливает на горб густо накрахмаленный в позапрошлом году мешок – сунь руку и вынь то, что на ощупь понравится, всё твоё. Но только одна попытка, хо-хо-хо! (Ах, вот оно – настоящее, тяжёлое и литое, как пистолет Макарова… Ну да, конечно же, это мясорубка.) Мы ждали, мы тебя так ждали! Потому что все, кто пришёл раньше тебя, уже выстроены в колонны, разбиты невидимым врагом, высосаны и уложены в штабеля. С них уже нечего взять. У-тю-тю-сеньки, какой холосенький!

И только злую фею никто не позовёт на праздник, да она и сама бы не пришла, потому что лучистые старушки, промокнув голубенькие глазки, разбредутся кивать носом над клубками серой пряжи. А ей ещё вести и вести этого мальчика за ручку до тех пор, пока он не научится ходить сам, а потом бить его по лапам до тех пор, пока он не научится их правильно протягивать. И в конце концов оказаться однажды просто старушкой, запыхавшейся на лавочке от его такого понятного желания нестись галопом, чтобы захапать всё, что находится в пределах предполагаемой досягаемости. И тяжко дышать на этой лавочке, наблюдая всё менее восторженно описываемые им круги, чтобы однажды достать из растрескавшегося ридикюля нехитрые причиндалы и торжественно появиться из-за угла с раскладной картонной косой…

Милая, милая старушка. Она всех нас любит. Сколько нас было? Сколько нужно любви на всех? А мы от неё отмахивались, мы не помнили о ней, сидящей на забытой скамеечке в забытом городе. И никто из нас не узнает её на последнем нехитром маскараде.