Дмитрий Бобров - Записки военнопленного

К тому времени Петя похоже на самом деле заснул, также как и Медведь. Мне предстояло поймать грызуна самому. Я решил немного переждать. Мне было неясно, как крыса собирается проникнуть в закрытый баул и, не шевелясь, я следил за ней, не покидая места. Хватаясь зубами и когтями за свисающие ручки закрытого баула, крыса забралась на него и вдруг пропала. Она смогла попасть вовнутрь благодаря не до конца незакрытой молнии застёжки — чья-то халатность помогла грызуну получить вход в хранилище Медвежьих лакомств. Не теряя времени, я подбежал к баулу и закрыл молнию до конца. Крыса оказалась в ловушке! Я разбудил сокамерников.

— Мой шоколад! — взволновался Медведь, услышав о том, что в бауле со стратегическом запасом находится крыса. — Она же съест мой шоколад! — он рывком выдернул баул из-под шконки, посмотрел на нас, — Готовы? — и быстрым движением расстегнул молнию.

Петя держал в руке швабру, а я собирался ударить крысу ногой, как только она выпрыгнет из баула. Однако мы недооценили её проворности и быстроты. Крыса выскочила стрелой, со скоростью экспресса. Мы не успели даже что-то понять, как зверёк прыгнул в сторону туалета, промчался между Петиных ног и спрятался в дыре, оставляя нас в дураках. Той же ночью, чтобы успокоить Медведя волнующегося о сохранности шоколада, мы заделали крысиный лаз.

Уже давно кончилось лето, прошёл первый месяц осени и как-то незаметно наступил октябрь. Температура воздуха с каждым днём понижалась, солнце надолго пропадало за плывущими по небу тёмными тучами, а в прогулочный дворик начали залетать со свободы жёлтые кленовые листья. Наступление осени было для меня знаковым событием — в конце октября исполнялся год моего ареста. Как же быстро, неуловимо бежит время! Прошёл год тюрьмы, но было такое внутреннее ощущение, словно арестовали меня только позавчера и я всё тот же ещё не смирившийся с реальностью ареста невесёлый человек, впервые вошедший в тюремную камеру, для того чтобы остаться в ней на долгие-долгие годы. Часто люди задумываются о жизненных итогах в конце декабря, под новый год, для меня же равнодушного к новогодним праздникам, таким днём стала годовщина ареста. В те дни мои мысли приобретали печальные интонации пожизненно заключённого. Я никогда не проклинал свою судьбу и не сожалел о прошлом, но иногда начинал пугающе реалистично видеть, как с каждым бесцельно прожитым в заключении днём жизнь проходит мимо, тогда, как тюремное существование всё более напоминающее плохо сыгранный спектакль заполняет меня без остатка.

24 сентября умерла французская писательница Франсуаза Саган, и это неприятно поразило меня. Только недавно я прочитал превосходный роман «Здравствуй, грусть» написанный ей в восемнадцать лет, и едва проникся его зарядом — беспечным духом торжествующей юности, как Франсуаза умерла и вместе с ней умерла в моём сознании мечта о вечной молодости, беспочвенная иллюзорная надежда. Смерть Франсуазы я воспринял как продолжение череды смертей великих женщин XX века открытую уходом Лени Рифеншталь в позапрошлом году и смертью Астрид Линдгрен в прошлом. Хрупкость человеческого организма и равенство всех перед смертью в тюрьме казались очевиднее, чем где бы то ни было.

Каждый понедельник Стебенёв устраивал приёмный день. Он занимал корпусную и вёл переговоры с центровыми зэками из закреплённых за ним камер — с теми, кто решал с ним вопросы. По одному, авторитетов выводили и вели к оперативнику. За взятки там принимались важнейшие решения о переездах в новые камеры, о затягивании нужных людей и сливах ненужных, о различных льготах и послаблениях режима. Каждый понедельник Медведь называвший оперативника просто Димоном по часу-полтора пропадал на приёме. И как только Стебенёв вернулся из отпуска, старый бандит сразу же отправился к нему. Вернулся он возбуждённым.

— Вить, что там по нашему вопросу? — спросил Петя, но Медведь отмахнулся от него.

— Собирайся сына, вечером переезжаешь, — обратился он ко мне.

— Куда, зачем, почему? — спросил я неприятно удивлённый перспективой оказаться неизвестно где.

— Короче говоря ситуация такая, на централ приезжает комиссия — генералы из Москвы. Димон шугается и на всякий случай хочет разделить Ромку с Володькой. Они ж подельники, понимаешь, им сидеть вместе по инструкции не положено! Поэтому Ромарио переведут пока к нам, а тебя к Володьке.

— А что никого другого нельзя к нему перевести, почему именно меня переводят? — поинтересовался я, уже не волнуясь.