Игорь Голомшток - Воспоминания старого пессимиста. О жизни, о людях, о стране

Это были две огромные комнаты, занимающие весь четвертый этаж дома в престижном лондонском районе Ноттингхил Гейт, недалеко от знаменитого антикварного рынка Портабелло. Над квартирой находился пустой чердак, который я сразу же с согласия Френсиса приспособил под свой рабочий кабинет. Плата за такое жилье в пять фунтов была чисто символической: Френсис просто хотел, чтобы мы не чувствовали себя приживальщиками. Здесь мы прожили больше года. Я понял: недаром Англию называют родиной филантропии.

До начала триместра в Колчестерском университете было еще далеко, и меня устроили на временную работу в фототеку института искусствоведения Курто. Я должен был восполнять отсутствующие в этом огромном собрании репродукции произведений, находящихся в советских музеях на условиях взаимообмена (естественно, что переписку я вел не от своего имени). Позвонили мне из Радио Либерти и предложили сотрудничать, т. е. делать программы по искусству. Таким образом наши материальные проблемы были так или иначе решены.

Более серьезной оказалась проблема языка. Я свободно читал по-английски, и думал, что за короткое время в Англии освою разговорный язык. Не тут-то было. Оказалось, что письменный и разговорный английский — это два разных языка и последнему надо учиться заново. Меня устроили на языковые курсы, но больше трех занятий я не выдержал. Там молодые веселые ребята из Франции, Германии, Латинской Америки бойко отвечали на вопросы, перебрасывались между собой английскими фразами, моя же голова была забита московскими заботами и лондонскими делами. Надо было получить из Израиля рукопись “Голоса из хора” Синявского, готовить почву для эмиграции Синявских, писать им письма с зашифрованной информацией о положении дел; надо было извлекать из Москвы Пятигорского, делать рекламу ученым евреям-отказникам, объявляющим голодовки в Москве, а все это означало беготню по редакциям, сочинение статей для прессы, встречи с нужными людьми; надо было выполнять просьбы и поручения моих московских друзей и знакомых.

Незадолго до моего отъезда Надежде Яковлевне Мандельштам исполнялось 73 года. Обычно в день ее рождения в ее убогой однокомнатной квартирке на Большой Черемушкинской собиралась куча поклонников. Но на этот раз, сообщила мне Майя Розанова, старуха сидит без денег и не представляет себе, как будет принимать гостей. Мы отправились в “Березку” и на мои валютные рубли, присланные мне для выкупа (аббревиатуру ОВИР я тогда расшифровывал как Отдел Выкупа Из Рабства), накупили джина, виски, разных заморских деликатесов, вроде кетчупа, и принесли все эти дары волхвов на Большую Черемушкинскую. К моему отъезду Надежда Яковлевна отнеслась с полным пониманием. Она попросила меня только об одном одолжении. Два года назад в Лондоне издательством IMKA-press была опубликована ее “Вторая книга” и прошла с большим успехом. Сколько там причитается ей гонорара, ее не интересовало. Она только попросила меня связаться в Лондоне с ее старой приятельницей, вдовой Хемингуэя Мартой Голлхорн, чтобы та получила из издательства хоть какие-нибудь — небольшие — деньги и переслала ей.

В Лондоне мы с Алеком Дольбергом раздобыли ее адрес и отправились на свидание. Еще не старая, спортивного вида женщина занимала в Челси обширную мансарду, обставленную строго и со вкусом. Марта соединила меня по телефону с главой издательства IMKA-press Никитой Струве. Я рассказал ему о плачевном положении Надежды Яковлевны, и в ответ, к моему удивлению, из трубки раздалось неясное бормотание: какие деньги?.. почему?.. банки закрыты… “Ничего, — сказала Марта, — я пошлю Наде свои тысячу долларов, но из Никиты эти деньги выбью”. Таково было мое первое столкновение с теми представителями старой эмиграции, которые считали себя распорядителями судеб и творчества оставшихся в России писателей.

И были еще соблазны: музеи, фильмы, музыка, сам Лондон с его художественными сокровищами, масштабами центральных парков, уютом пабов на окраинах, великолепием библиотек… Меня сразу же поразило величие и какое-то сдержанное благородство этого города, любовь к которому я сохраняю до сих пор. К тому же надо было еще и зарабатывать на хлеб насущный. Все это не способствовало сосредоточению на странностях английского произношения.

Лондон приносил мне все новые сюрпризы, в частности, в отношениях между людьми. Приехала из Израиля московская скрипачка Дора Шварцберг со своим трио дать концерт в зале Вигмор Холла — главном зале камерной музыки в Лондоне. Мы подружились, и как-то Алек Дольберг повел нас в свой клуб “Белый слон” при отеле “Риц”. Дора играла в рулетку впервые, и по каким-то магическим законам рулетки все время выигрывала. Мы заметили, что стоящий по другую сторону стола респектабельный джентльмен начинает ставить фишки на наши номера. В какой-то момент мы замешкались и прекратили игру. “Ну, что же вы, ставьте, ставьте”, — вдруг на чистом русском языке произнес джентльмен.