Электрон Приклонский - Дневник самоходчика

Не выспавшись из-за ночного «концерта», приезжаю в бригаду на парткомиссию. От волнения спать совсем расхотелось. Наконец пригласили. Вот уж никогда бы не подумал, что так дотошно станут выспрашивать, кто такой Аракчеев. Интерес к истории и Пушкин помогли мне дать, по-видимому, исчерпывающий ответ. Принят был единогласно. На радостях вечером азартно сражаюсь на нашем стадионе в волейбол против морских артиллеристов.

Лишь только стемнело, наши самолеты снова «давали прикурить» фрицам на косе, и ночь мы опять провели в полусне, но это была, что ни говори, приятная бессонница.

Вечером наблюдали любопытное действо. На Хелю проследовали Ю-87 в сопровождении двух Ме-109. Зенитную батарею предупредили, чтобы она не обстреляла наших летунов на немецких машинах, которые должны были пройти к фашистам с целью разведки, а заодно и нанести неожиданный бомбовый удар по какому-то важному объекту на косе.

Действительно, точно в условленное время над стадионом с ревом пронесся на высоте около двухсот метров ненавистный «лаптежник», а сверху-сзади его прикрывала пара «Мессершмиттов», тонко звеня моторами. Самолеты, быстро уменьшаясь в размерах, устремились навстречу заходящему солнцу в даль бухты, набрали высоту, спокойно развернулись над хельским портом, сделали круг, как будто заходя на посадку (на косе у немцев аэродром), — никто по ним не стрелял. И вдруг все три машины, похожие издали на черные точки, круто нырнули вниз и пропали за горизонтом. А через некоторое время до нашего слуха донесся отдаленный взрыв, и в предвечернем, еще светлом небе над темною косою запоздало засверкали искорки разрывов зенитных снарядов, стали расплываться белые клочья дымков и потянулись вверх тонкие перекрещивающиеся ниточки пулеметных трасс.

Молча переживаем за наших орлов. Они возвратились! Назад самолеты прошли снова над самым стадионом, по строго отведенному им «коридору», и даже под тем же углом. Иначе возвращаться им было опасно: могли бы сбить соседние батареи.

Очень ловко двинули фашисту его же оружием. Его оружием в двойном смысле: и техникой, и приемом: не сменив опознавательных знаков, под видом своего подойти к противнику как можно ближе, чтобы затем ударить без помех наверняка да побольней. Это излюбленный прием гитлеровцев, особенно в первый год войны, когда много нашей техники, увы, попадало в их руки. Хватит, господа фашисты, отыздевались. А долг-то, как известно, всегда платежом красен. И вообще, как аукнется, так и откликнется.

Обходя втроем наши оборонительно-«курортные» рубежи, увидели с крутого склона одной из дюн, прикрывающих наш правый фланг, долину, похожую формой на треугольник, основанием которого служит линия морского берега. Долина постепенно сужается, сжимаемая с обеих сторон лесистыми склонами холмов. Самая вершина этого естественного треугольника резко перечеркнута насыпью шоссе, соединяющего Гдыню с Цоппотом. Вся площадь прибрежной впадины, от спуска с шоссе до самой воды, загромождена всевозможной военной техникой, большей частью исправной, и изрыта щелями, окопами и окопчиками. Чего здесь только нет! Танки, самоходки различных типов, гусеничные тягачи; бронетранспортеры и автомашины — громадные дизельные грузовики, полные всякого имущества; фургоны разных назначений, в том числе штабные, с радиостанциями; изящные начальнические легковушки и неказистые малолитражки — «Фольксвагены»; тяжелые военные мотоциклы с колясками; полевые орудия разных систем и калибров; зенитки, которые все еще глядят разверстыми жерлами в чистую апрельскую просинь, сияющую между ослепительно-белыми облаками; походные кухни и сложенные в штабели или разбросанные в беспорядке ящики со снарядами и минами; минометы, стоящие на плитах или беспомощно лежащие на земле; целые россыпи патронов, втоптанных в землю, и цилиндрические металлические ребристые футляры противогазов; солдатские ранцы с крышкой из рыжей телячьей шкуры и офицерские чемоданы… Наверное, таких приятных для глаза пейзажей немало вдоль побережья от Гдыни до Данцига, где были прижаты нашим фронтом фашистские войска. Маршал Рокоссовский после взятия Цоппота (Сопота) предложил окруженным сдаться подобру-поздорову во избежание лишнего кровопролития, но немецкое командование даже не соизволило ответить тогда на ультиматум…

Побродив около часу среди этого труднопроходимого столпотворения, сторонясь неубранных немецких трупов и мертвых лошадей-тяжеловозов, не выпряженных из военных повозок, мы поворачиваем к своему расположению. Отсюда, снизу, особенно хорошо просматривается песчаный склон нашей дюны, которая изрыта и с этой стороны окопами, блиндажами и воронками разных диаметров. Многие из деревьев, покрывающих окрестные холмы, сильно повреждены снарядами и бомбами. Без верхушек, с иссеченными смертоносной сталью стволами, с натеками янтарной смолы, выступившей из ран на коре, иные полусгоревшие, они тянут свои изуродованные боем ветви-руки к небу. От заката кора сосен сделалась красной, и деревья напоминают истекающих кровью раненых. А легкий ветерок, набегая с моря, осторожно и нежно, словно медсестра, что бинтует солдата, касается их зеленых крон, кое-где порыжевших от огня. Сосны, еле слышно шелестя, жалуются…