Ганс-Ульрих Рудель - Пилот 'штуки'

"Ниерман, звони в эскадрилью в Рейхенсберге и скажи им о новой атаке, договорись о месте и времени встречи с эскортом". Я изучаю ситуационную карту... что здесь можно предпринять? Куда пропал Фридолин? Я вижу, как в стороне садится "Шторх", это он. Броситься к нему навстречу? Нет, лучше ждать здесь... кажется, слишком жарко для этого времени года... позавчера двое моих людей попали в засаду и были расстреляны чехами в гражданской одежде... Почему Фридолина так долго нет? Я слышу, как дверь открывается и кто-то входит. Я заставляю себе не оборачиваться. Кто-то приглушенно кашляет. Ниерман все еще продолжает говорить по телефону... значит, это не Фридолин. Ниерман никак не может пробиться... вот смешно... я замечаю, что сегодня мой мозг воспринимает каждую деталь очень остро... все эти маленькие глупые частности, не имеющие ни малейшего значения.

Я поворачиваюсь кругом, дверь открывается... Фридолин. Его лицо осунулось, мы обмениваемся взглядами и внезапно у меня пересыхает в горле. "Ну"? Это все, что я могу из себя выдавить.

"Все кончено... безоговорочная капитуляция"! Голос Фридолина звучит не громче шепота.

Конец... Я чувствую себя так, как будто падаю в бездну, и затем в затуманенном сознании они все проходят у меня перед глазами: боевые друзья, которых я потерял, миллионы солдат, погибших в море, в воздухе, на поле боя... миллионы жертв, умерщвленных в своих домах по всей Германии... орды с востока, которые сейчас наводняют нашу страну... Фридолин внезапно взрывается: "Да брось ты этот чертов телефон, Ниерман. Войне конец"!

"Мы сами решим, когда нам перестать сражаться", говорит Ниерман.

Кто-то грубо хохочет. Смех слишком громкий, не настоящий. Я должен сделать что-нибудь... сказать что-то... задать вопрос...

"Ниерман, сообщи эскадрилье в Рейхенберге, через час у них приземлится "Шторх" с важными приказами".

Фридолин замечает мое беспомощное смущение и начинает взволнованным голосом говорить о деталях.

"Отступление к западу определенно отрезано... англичане и американцы настояли на безоговорочной капитуляции 8 мая... то есть сегодня. Нам приказано передать все русским без всяких условий к 11 часам вечера. Но поскольку Чехословакия должна быть оккупирована Советами, решено, что все немецкие войска должны как можно быстрее уходить на запад, так чтобы не попасть в руки русских. Летный персонал должен лететь по домам или куда-либо еще...".

"Фридолин", - прерываю я его, - "построй полк". Я больше не могу сидеть и все это слушать. Но не будет ли еще хуже, если ты сделаешь то, что собираешься... Что ты можешь сказать своим людям? Они никогда не видели тебя отчаявшимся, но сейчас ты в самой пучине... Фридолин прерывает мои мысли: "Полк построен". Я выхожу. Мой протез не позволяет мне идти надлежащим образом. Солнце сияет во всем своем весеннем великолепии... там и здесь легкая дымка серебристо мерцает вдалеке ... я останавливаюсь перед строем.

"Мои боевые товарищи"! ...

Я не могу продолжать. Вот стоит моя вторая группа, первая расквартирована в Австрии... неужели я никогда их больше не увижу? И третья - в Праге... Где они сейчас, когда я так хочу их видеть вокруг меня... всех... и тех, кто выжил, и мертвых...

Стоит сверхъестественная тишина, все глаза устремлены на меня. Я должен что-то сказать.

"... после того, как мы потеряли так много друзей... после того, как пролито столько крови дома и на фронте... непостижимый рок ... лишил нас победы... мужество наших солдат... всего нашего народа... было беспримерным... война проиграна... я благодарю вас за вашу верность, с которой вы... в этом полку... служили своей стране...".

Я пожимаю руки всем по очереди. Никто из них не произносит ни слова. Безмолвные рукопожатия говорят, что они понимают меня. Когда я ухожу прочь в последний раз я слышу, как Фридолин командует:

"Равняйсь"!

"Равняйсь"! - для многих, многих наших товарищей, которые пожертвовали своими молодыми жизнями. "Равняйсь"! для нашего народа, для его героизма, равного которому нет в истории. "Равняйсь"! - для самого прекрасного наследия, которое мертвые когда-либо завещали потомкам. "Равняйсь"! - для стран Запада, которых они старались защитить и которые сейчас заключены в роковые объятия большевизма...

* * *

Что нам сейчас делать? Закончилась ли война для "Иммельмана"? Неужели мы не дадим немецкой молодежи повод гордо вскинуть однажды головы и не сделаем какого-нибудь последний жест, например, не спикируем всем полком на вражеский штаб или другую важную военную цель и такой смертью не поставим достойную точку в списке наших боевых вылетов? Весь полк будет со мной, как один человек, я уверен в этом. Я ставлю вопрос перед группой. Ответ "нет"... возможно, это правильно... достаточно уже мертвых... и может быть, у нас будут еще другие миссии.