Вадим Эрлихман: Вольф Мессинг. Экстрасенс Сталина

Михалков-младший дружил с Мессингом, который, похоже, притягивал к себе людей незаурядных. В годы войны он попал в плен и несколько лет прослужил в войсках СС — по собственному утверждению, как разведчик-нелегал, а по мнению ряда историков, как банальный предатель. Обеим версиям есть подтверждения: после 1945 года он был отправлен в ГУЛАГ, но довольно быстро освобожден, награжден несколькими орденами за участие в войне и много лет сочинял патриотические песни под псевдонимом Михаил Андронов. Ходили слухи о его сотрудничестве с КГБ, и некоторые даже считали, что он наблюдал за Мессингом по заданию «конторы». Будучи изрядным фантазером, Михалков наверняка приукрасил историю с часами, но сочинил ее наверняка сам Вольф Григорьевич. Путаница с датами привела к тому, что некоторые чересчур доверчивые авторы заставили телепата погубить целых двух контролеров — одного в четырехлетнем возрасте, другого в одиннадцатилетнем.

Далее в мемуарах рассказана столь же фантастическая история прибытия Мессинга в немецкую столицу: «Берлин. Много позже я полюбил этот своеобразный, чуть сумрачный город. Конечно, я имею в виду довоенный Берлин; в последние десятилетия я не был в нем. А тогда, в мой первый приезд, он не мог не ошеломить меня, не потрясти своей огромностью, людностью, шумом и абсолютным, как казалось, равнодушием ко мне. Я знал, что на Драгунштрассе останавливаются люди, приезжавшие из нашего городка, и нашел эту улицу. Вскоре я устроился посыльным в доме приезжих. Носил вещи, пакеты, мыл посуду, чистил обувь.

Это были, пожалуй, самые трудные дни в моей нелегкой жизни. Конечно, голодать я умел и до этого, и поэтому хлеб, зарабатываемый своим трудом, был особенно сладок. Но уж очень мало было этого хлеба! Все кончилось бы, вероятно, весьма трагически, если бы не случай.

Однажды меня послали с пакетом в один из пригородов. Это случилось примерно на пятый месяц после того, как я ушел из дома. Прямо на берлинской мостовой я упал в голодном обмороке. Привезли в больницу. Обморок не проходит. Пульса нет, дыхания нет. Тело холодное. Особенно это никого не взволновало и никого не беспокоило. Перенесли меня в морг. И могли бы легко похоронить в общей могиле, если бы какой-то студент не заметил, что сердце у меня все-таки бьется. Почти неуловимо, очень редко, но бьется.

Привел меня в сознание на третьи сутки профессор Абель. Это был талантливый психиатр и невропатолог, пользовавшийся известностью в своих кругах. Ему было лет 45. Был он невысокого роста. Помню хорошо его полное лицо с внимательными глазами, обрамленное пышными бакенбардами. Видимо, ему я обязан не только жизнью, но и открытием своих способностей и их развитием.

Абель объяснил мне, что я находился в состоянии летаргии, вызванной малокровием, истощением, нервными потрясениями. Его очень удивила открывавшаяся у меня способность полностью управлять своим организмом. От него я впервые услышал слово «медиум». Он сказал:

— Вы — удивительный медиум.

Тогда я еще не знал значения этого слова. Абель начал ставить со мной опыты. Прежде всего он старался привить мне чувство уверенности в себе, в свои силы. Он сказал, что я могу приказать себе все, что только мне захочется».

Далее телепат пишет, что Абель со своим другом и коллегой Шмиттом проводили с ним опыты внушения — например, мысленно передавали приказ достать из печки серебряную монету, да не просто так, а выломав молотком кафельную плитку печки. Конечно же, у мальчика все получилось, и друзья пришли в восторг — увы, только в фантазии Мессинга, поскольку известных психиатров с фамилиями Абель и Шмитт в Берлине 1910-х годов просто не было. Зато существовало лейпцигское издательство «Абель», выпускавшее в тот период множество книг по психиатрии, которые Мессинг наверняка читал. Выдуманный Абель сыграл в мемуарах важную роль — передал юного гения из рук в руки его первому импресарио — не менее выдуманному господину Цельмейстеру, чья фамилия означает «военный казначей», а в переносном смысле «скупердяй».

«Это был, — живописует Мессинг, — очень высокий, стройный и красивый мужчина лет 35 от роду — представительность не менее важная сторона в работе импресарио, чем талантливость его подопечных актеров. Господин Цельмейстер любил повторять фразу: «Надо работать и жить!..» Понимал он ее своеобразно. Обязанность работать он предоставлял своим подопечным. Себе он оставлял право жить, понимаемое весьма узко. Он любил хороший стол, марочные вина, красивых женщин. И имел все это в течение длительного ряда лет за мой счет. Он сразу же продал меня в берлинский паноптикум. Еженедельно в пятницу утром, до того как раскрывались ворота паноптикума, я ложился в хрустальный гроб и приводил себя в каталептическое состояние. Я буду дальше говорить об этом состоянии, сейчас же ограничусь сообщением, что в течение трех суток — с утра до вечера — я должен был лежать совершенно неподвижно. И по внешнему виду меня нельзя было отличить от покойника.