Варлаам Рыжаков - Скупые годы

И вот наступило первое сентября.

Проснувшись утром раньше обычного, я представил ожидающий меня день и с каким-то волнующим чувством соскочил с кровати. Чище обычного вымыл руки, умылся как следует.

Мать торопилась на работу и подгоняла меня с завтраком. Она нервно следила за каждым моим движением.

Бригада ее уже прошла мимо наших окон.

Я видел это, спешил и, как нарочно, нигде не находил ручки. Все было на месте, а ручки нет. Глотая пыль, я на четвереньках ползал под кроватью, под столом, под стульями, а мать ругала меня за неряшливость.

Наконец она не выдержала и, сильно хлопнув дверью, вышла.

Вздрогнув, я бросил взгляд на стену и в большой щели, по соседству с гребнем, заметил свою пропажу.

- Так вон ты куда забилась, - зло прошептал я и, швырнув ручку в портфель к карандашам, выскочил на улицу, чтобы бежать к Витьке.

Но только сделал несколько шагов, как вдруг услышал позади себя испуганный крик и остановился. Прислушался. В нашем дворе кто-то глухо стонал.

"Мать", - вздрогнул я и, распахнув дверь, метнулся во двор. Пусто. Снова прислушался. Тишина. Только теленок, прижавшись к воротам, нетерпеливо переминался с ноги на ногу и ласково смотрел на меня. Я затаил дыхание.

Тук, тук, тук - стучало сердце, мешая слушать. Из конюшни донесся шорох и снова стон. Я зачем-то схватил топор и рванулся туда. Дверь была заперта. В бешенстве я что было сил толкал ее плечом, не чувствуя боли, ударял по ней кулаками, рубил топором ржавые петли, но все было напрасно.

Вдруг, вспомнив, что в конюшне с улицы есть окно, я кинулся к нему.

Окна нет. Земляной навал стены рухнул. Образовавшаяся продолговатая насыпь дымила пылью.

Я втиснулся вовнутрь. Половина потолка обрушена.

Мать, по пояс заваленная землей и гнилыми жердями, лежала головой к противоположной стене вниз лицом. Платье на ее плече было разорвано, и виднелось поцарапанное тело.

- Мама, мама!.. - не помня себя, кричал я, бросаясь к ней.

- Вова, ноги... - приподнимая голову, простонала мать.

Не помню, как, освобождая ее, я расшвырял землю, как раскидывал гнилые обломки жердей. Только когда мать уже лежала в постели, я почувствовал боль в руках и взглянул на них. Ладони и пальцы были покрыты глубокими порезами, и из них сочилась кровь.

Я упал на подушку и заплакал.

К вечеру ноги у матери распухли. Ей стало хуже. Возле ее кровати, не отходя, хлопотала бабушка. Я забрал из яслей сестренку и грустный поплелся с ней к Витьке поделиться своим несчастьем.

На двери его дома висел замок.

"Вот какой, и ко мне не зашел", - обиженно подумал я и, взобравшись на завалинку, на всякий случай заглянул в окно и удивился.

Витька мрачный стоял с красным карандашом в руке перед картой и делал на ней какие-то пометки.

Вдруг он отшатнулся, бросил карандаш и, закрыв руками лицо, уронил голову на маленький кухонный стол. Мне захотелось застать Витьку врасплох. Я соскочил с завалинки, приказав сестренке идти молча за мной, стал через задний ход осторожно пробираться в комнату.

Вот я вошел во двор, со двора в сени и распахнул дверь в комнату.

Витька вскинул голову и резко отвернулся в сторону, к окну.

Карта была вся испещрена красным карандашом.

На занятых немцами городах, на которых мы раньше ставили черные кружки, сейчас реяли красные флаги.

- Ты что это, Витьк? - растерянно уронил я.

- Ничего. Не буду я больше на городах ставить черные кружки. Это наши красные города.

- Ну так что же, что наши? Немцы-то их заняли. Может, наша Красная Армия, Витьк, нарочно заманивает немцев-то. Помнишь, как в кино-то Кутузов Наполеона заманивал.

- Я не знаю. От папы письма давно не было.

- А у нас сегодня было, да, Вов? - весело пропищала моя сестренка.

Витька как-то съежился, глаза его часто заморгали, и он снова отвернулся к окну.

Желая его отвлечь, я хлопнул сестренку по затылку и сказал:

- У нас, Витьк, сегодня конюшня обрушилась. И маму придавило. Ноги сильно.

- Ну подумаешь, здесь же не война, - зло бросил Витька.

Я вздрогнул. Мне было так больно и обидно, что я не смог ничего сказать. Я крепко прижал к себе сестренку и медленно вышел на улицу.

Погода была тихая, ясная. Яркие лучи заходящего солнца играли в желтеющих листьях берез, но я чувствовал себя одиноким, и жизнь мне казалась грустной и тоскливой.

"Как бы хорошо сейчас быть на фронте вместе с папой, - думал я вечером, забираясь под одеяло. - Лежать бы с ним в окопе и стрелять по немцам".

Вдруг перед моими глазами вырос танк с фашистскими знаками. Он медленно полз гусеницами прямо на меня. Ближе, ближе. Я испугался, съежился и, не открывая глаз, понял, что засыпаю.