Татьяна Луговская - Как знаю, как помню, как умею

Моим религиозным воспитанием занималась няня Подшебякина Е. К.

Именно она научила меня двум молитвам: «Богородице» и «Ангели Боже, хранителю мой святих».

Она рассказывала мне разные интересные случаи из священной истории: про потоп и Ноев ковчег, про Каина и Авеля, про волхвов и Вифлеемскую звезду и рождение Христа.

Я долго помнила все эти ее рассказы и горько жалею теперь, что не поспешила записать их, пока еще память держала в голове ее словечки, выводы и морали.

Няня же объяснила мне, что все грешники будут долго гореть в «Гиене огненной» (что это значит «гиена» я понять не могла), а праведники прямым ходом, (только мимолетно задержавшись для святой бани в Чистилище), отправляются в Рай. В Раю — ангелы, в Аду — черти. Все это я воспринимала как очередную сказку.

Родители мои на эту тему со мной не разговаривали.

Вообще в нашем доме, хоть и висели иконы в детской и в маминой комнате и перед ними зажигали лампадки, культа набожного не было.

Отец — по должности обязан был ходить в гимназическую церковь, но никогда этого не делал (во всяком случае я ни разу не помню его стоящего в церкви) по состоянию здоровья, мама в церковь ходить не любила и ходила туда только тогда, когда там пели красивые молитвы (вроде Разбойника в Великий Четверг).

Словом, самая набожная в доме (и может быть, единственная) была няня. Я исповедовалась один раз в жизни, но помню об этом случае всю жизнь.

На страстной неделе мне сказали, что я буду исповедоваться, причащаться и первый раз пойду к заутрени.

Я радовалась. Слегка печалили меня, правда, нянькины объяснения, что я выхожу уже из ангельского чина и становлюсь обыкновенной девочкой с грехами на совести. Но зато исповедь! Причастие! Заутреня! Все это окупало ангельский чин.

Накануне исповеди мама объяснила мне, что я должна обдумать свою жизнь и вспомнить все дурное, что я сделала, когда нагрешила и правдиво рассказать об этом священнику, освободив себя от тяжести совершенного.

Нянька, таинственно отозвав меня в умывальную, добавила ряд новых сведений: 1) если я утаю что-нибудь от «батюшки», то небеса разверзнутся и Георгий Святой проткнет меня копьем, как змея; 2) сегодня вечером надо «творить» молитву за упокой и за здравие моих близких сродственников (я этого тоже не понимала); 3) в промежутке между исповедью и причастием нельзя совершить ни одного греха ни словом, ни делом, ни ведением и неведением, иначе мне крышка и прямой путь в «гиену огненную» и принять причастие никак нельзя. Если же я, нагрешив, приму причастие, то мне крышка и прямой путь в гиену огненную; 4) если хоть один грех я утаю от батюшки, тоже угожу в гиену, да к тому же еще небеса разверзнутся.

Нянька сильно усложнила и, главное, затяжелила новое и, как мне казалось, радостное событие в моей жизни.

Улегшись в постель, я старалась вспомнить и восстановить свои грехи. Была взволнованна, ответственна, сосредоточенна…

Брата тоже не помню в церкви, думаю, что он был где-нибудь в толще гимназических квадратов. Прислуживали в церкви гимназисты. Хор был тоже из гимназистов.

Мы с сестрой ходили чаще всего с разнаряженной Лизой (фрейлейн была лютеранка).

Мне нравилось входить в Первую Московскую гимназию через парадный вход. Швейцар Солнцев (по прозвищу «солнышко») с лысой головой, сияющей улыбкой и сияющими медалями на груди встречал нас радостно.

Раздевая меня, он говорил: «Барышня (барышня!) Татьяна Александровна, разрешите пальтецо ваше принять». Или доверительно маме или Лизе: «В церкве сегодня прохладно — дрова сырые — рекомендую сохранить рейтузики на Татьяне Александровне». Рейтузики на мне сохранялись.

Домовая церковь в гимназии была на втором этаже, и по чугунной лестнице уже шли наверх дамы в красивых платьях, подметая по чугунной лестнице модными тогда шуршащими нижними юбками, нарядные девочки и гимназисты в парадной форме. Как в театре.

Очень любила службы, когда в руках надо было держать свечку. Всю службу я старалась попасть капельками воска на носки своих башмаков. Занятие это было крайне увлекательное, но трудное и требовало терпения, полной сосредоточенности и меткости.

Кап, кап, кап — на паркетный пол церкви и вдруг — кап — прямо на носок нового башмака. Как удачно! Как красиво! И снова сосредоточенная и трудоемкая работа начиналась сначала.

Наклон свечи, прицел, капля! А что там творилось кругом, это меня не интересовало. Иногда мама или Лиза легонько нажимали на мое плечо. Значит, надо было вставать на колени и игра в «капанье» временно прекращалась.