Татьяна Луговская - Как знаю, как помню, как умею

Я иногда горько жалею, что оказалась не в Кирове, а в Ср. Азии, но вы, как всегда, сами в этом виноваты. Знаете ведь меня, слава Богу, достаточно, и вам хорошо известно, что мне надо отдавать распоряжения. Вот, кажется, и все.

Как это вы словчили и написали пьесу? Молодец! А денежки все же мне не высылайте. Прошу вас, милый, не надо. Очень я боюсь долгов. Очень мне тоскливо, Лёня.

Т. Л.

Алма-Ата. 22.07.42.

Милый Лёня, я совсем не уверена, что эта записка застанет вас в Москве. На всякий случай пишу, т. к. сегодня улетает Вирта [57] Вирта Николай Евгеньевич (1906–1976) — писатель, драматург. , и я надеюсь на более скорую доставку письма.

Мне очень больно, что я совсем потеряла вас из виду, и вообще вы совсем отбились от рук.

Я живу так себе. Сейчас хлопочу о пропуске и билете в Алма-Ату, хотя еду туда с тяжелым сердцем. Там мне жить еще хуже, чем в Ташкенте.

Мне очень хочется прочесть вашу пьесу, которую вы «сработали» за эту зиму, и погордиться немного за вас. Постарайтесь как-нибудь переслать мне ее.

Спасибо вам большое за дружбу и заботу обо мне.

Т. Л.

Ташкент. 21.08.42.

P.S. Как только вы где-нибудь осядете более прочно, и это станет мне известно — я вам сейчас же напишу пространное письмо (в Москву).

Я не думаю, что вам в руки попадется это письмецо, но все же может быть. Очень прошу вас дать мне телеграмму — когда будете уезжать из Москвы, я тогда тут же пошлю вам в Киров письмо, а то мне все кажется, что если вас там нет, то все мои письма читаются на общем женском собрании. В этом письме, поскольку я не уверена, что оно попадет на вас, я тоже писать ничего не хочу.

Живу из рук вон плохо. Все хуже и хуже.

Хочу вас видеть. Пишите чаще. Обнимаю вас.

Т. Л.

2.09.42 (в Москву).

Сегодня один дядька, под названием Ершов, привез мне из Москвы чемоданчик, упакованный Тамусиной рукой. Очень было смешно снова держать в руках свои старые вещи, я даже забыла, что у меня такие были. И там, между прочим, было получено розовое платье (о котором вы справлялись) и голубая бумага. И я не могу удержаться и тут же хочу снова удивить вас этим цветом. Одно волнительно, что письма в таких конвертах могут и не дойти, и я очень прошу вас подтвердить мне получение этого письма, а то ведь я буду писать и другие. Жалко все-таки.

Я тут послала вам довольно грубое письмо, но что же я могу поделать? Только я буду стараться больше вас не ругать. Буду ругать себя. Я сейчас, кстати, занята самоуничтожением (довольно привычное занятие для меня). Но все-таки поднывать иногда я буду — хотя я и пришла к выводу, что нужно жить веселее — даже во время войны.

Я уже два дня хожу по комнате, но на улицу еще не выходила. Завтра выйду.

За окном холодно и листья летят — сразу как-то наступила осень.

Я стала очень страшная, еще страшнее, чем при вас. Чтобы меня хоть немного подправить, Гриша привез мне из колхоза много-много яблок, они лежат в мешке и пахнут так чудно. А вас нет — вот бы я подкормила вас яблоками-то, а?

Скоро начну работать и тогда не продохнуть до декабря. А жить мне сейчас, в общем, довольно сложно, порой даже мучительно. Вы ведь умный мальчик, слава Богу, и вам не надо ничего объяснять — вы и так все понимаете.

Я тут подумала, что, пожалуй, самая страшная вещь на свете — это скука. И в этом мне повезло — я никогда не жила скучно. И сейчас не живу. Пишите чаще, совсем часто.

Т. Л.

Алма-Ата. 26.09.

…какая бы я тогда измученная до последней жилки, сомневающаяся и все-таки счастливая — приехала бы к вам. Как вы имеете жестокость не писать мне чаще?

Письмо мое, о котором я вам телеграфировала, лежит у меня не отправленное. Это ужасно, что мои письма к вам вы получаете распечатанными. Это уж просто мания у меня, и я не отправлю его до тех пор, пока точно не узнаю, что вы осели где-нибудь…

Я должна была завтра выехать в Москву в командировку, но принуждена была отказаться (хотя это был бы замечательный выход для меня) из-за некоторых обстоятельств, а сегодня даже рада этому, ибо сил у меня очень мало после болезни, а командировка с тяжелой нагрузкой.

Дело с театром Завадского пока завяло (пьеса эта не пойдет в репертуаре) — хотя ихняя директриса сегодня справлялась обо мне опять.

Работаю в окнах КАЗТАГа — это очень неверная и скучная для меня работа. Да и работаю я сейчас плохо — я сама это чувствую — по причинам все тем же: полнейшей растерянности, измотанности и непрерывной нервной трепки.

Кстати, если б я поехала в Москву, я была бы день своего рождения в поезде, как это вы мне обещали когда-то в ташкентском письме — только вы писали: мы проведем этот день в поезде. Ну а тут я провела бы этот день в поезде. (Вы обманули меня, значит, да?) Все-таки не так было бы обидно.