Джордан Белфорт - Волк с Уолл-стрит

— Какого черта! — я закрыл руками глаза, защищаясь от резкого света прожекторов. Похоже, я наступил на один из датчиков движения и теперь попался в лапы своей собственной системы безопасности. Свет был совершенно невыносимым: ведь у меня из-за наркоты зрачки были размером чуть ли не с блюдце.

И, наконец, последнее унижение: мои элегантные модные туфли из крокодиловой кожи заскользили, я опрокинулся навзничь и грохнулся на спину. Через несколько секунд прожектор погас, я медленно отвел руки от глаз и прижал ладони к мягкой траве.

— Какое прекрасное место я выбрал для того, чтобы приземлиться! — что-что, а падать я умел, знал, как это сделать наименее болезненным способом. Секрет заключался в том, чтобы просто отдаться падению, как делают голливудские каскадеры. Мало того, мои любимые колеса — транквилизатор под названием «кваалюд» — удивительным образом делали мое тело словно резиновым, и это защищало меня от каких-либо травм.

Я отогнал неправильную мысль о том, что, собственно, именно из-за кваалюда я и упал. В конце концов, эти таблетки обладали огромным количеством преимуществ, и, похоже, мне даже очень повезло, что я подсел именно на них. Подумайте, многие ли наркотики растаскивают с такой силой — и при этом безо всякого отходняка на утро? А человек в моем положении — то есть обремененный огромной ответственностью — не может себе позволить отходняка, это исключено!

Что касается жены… ну, полагаю, она сейчас вполне имеет право на небольшой семейный скандал, но, с другой стороны, какие у нее основания сердиться? Ведь когда она выходила за меня замуж, она же понимала, во что ввязывается, правда? Черт возьми, она же до этого была моей любовницей! Это уже говорит о многом, не так ли? И что уж я такого особенного сегодня натворил? Ничего ужасного… по крайней мере, ничего такого, что она сможет доказать.

Вот такие мысли снова и снова крутились в моем вывернутом наизнанку мозгу — я пытался мыслить логично, оправдывался, затем сомневался, а затем опять представлял все логичным до тех пор, пока мне не удалось наконец возбудить в себе благородное негодование. Да, думал я, некоторые вещи, происходящие между богатыми людьми и их женами, не изменились с каменного века или, по крайней мере, со времен Вандербильтов и Асторов. Конечно, люди, облеченные властью, должны иметь право на… на некоторые вольности, которые вправе позволить себе… в общем, эти люди, то есть я… должны иметь полное право! Конечно, я бы не стал говорить это прямо в лицо Надин — она ведь весьма склонна к физическому насилию и к тому же крупнее меня или по крайней мере таких же размеров, как и я (еще одна причина для недовольства).

Тут я услышал жужжание мотора электрического гольфмобиля. Это, наверное, едет Ночной Рокко, а может быть, и Дневной Рокко, не помню, когда там у них меняется смена. Как бы то ни было, один из Рокко ехал, чтобы доставить меня домой. Удивительно, как все всегда хорошо устраивается. Когда я падаю, то всегда находится кто-нибудь, кто меня подбирает, когда меня ловят за рулем в нетрезвом виде, то всегда находится продажный судья или полицейский, с которым можно договориться, а если я отрубался за ужином и мог бы утонуть в тарелке с супом, то моя жена (а в ее отсутствие какая-нибудь добросердечная шлюха) приходила на помощь и делала мне искусственное дыхание рот в рот.

Наверное, я неуязвимый — или что-то в этом роде. Сколько раз я играл со смертью? Невозможно посчитать. Может, я правда хотел умереть? Неужели чувство вины и угрызения совести так грызли меня изнутри, что я действительно пытался убить себя? Да это же просто уму непостижимо! Я был на грани смерти тысячу раз, но не получил ни царапины. Я водил машину в стельку пьяным, управлял вертолетом под кайфом, ходил по карнизу небоскреба, нырял с аквалангом, проигрывал миллионы долларов в казино по всему миру и по-прежнему выглядел моложе двадцати одного года.

У меня было много прозвищ: Гордон Геккон, Дон Корлеоне, Кайзер Соза, меня даже называли Королем. Но моим любимым прозвищем был Волк с Уолл-стрит, потому что я и вправду был таким — настоящим волком в овечьей шкуре: я выглядел как ребенок, я вел себя как ребенок, но я не был ребенком. Мне был тридцать один год (а по сути дела все шестьдесят), я жил собачьей жизнью, и поэтому у меня один год шел за семь. Но я был богат и могуществен, у меня была великолепная жена и четырехмесячная дочка — само совершенство.

Но, как говорится, все хорошо, пока все правильно. Каким-то образом (я не знал еще точно, каким) я доберусь до шелкового стеганого одеяла за 12 тысяч долларов и усну в королевской спальне, задрапированной таким количеством белого китайского шелка, которого хватило бы на целый эскадрон парашютистов. А моя жена… Ну, она меня простит. Рано или поздно, но она всегда меня прощает.