Чернияз Абуталипов - Чекисты рассказывают...

Я пришел к выводу, что не способен вести следствие, не способен мучить вопросами женщину, припереть ее к стенке неопровержимыми фактами, сформулировать уничтожающее заключение и подал рапорт с просьбой отстранить меня от следствия.

Начальник Особого отдела был человеком большой силы воли и еще большей строгости. Он обычно разносил в пух и прах провинившихся подчиненных, не прощал человеческих слабостей. Но тут не вина, не промах, не слабость. Тут — позиция. Он не стал беседовать со мной на душеспасительные темы, не прибегнул к чудодейственному разносу. Он пришел на очередной допрос, сел в сторонке и некоторое время слушал мою вежливую с Галиной беседу. Потом взял ведение допроса на себя. Это был настоящий урок молодому следователю. Неожиданные и острые вопросы привели Галину в замешательство, ее попытки увильнуть от ответа были наивны и жалки. Мешанина разрозненных фактов выстроилась в логичную стройную цепь неопровержимых доказательств.

Мне стало стыдно и за свое неумение, и за рапорт. Галину я уже видел совсем в другом свете. Да и она преобразилась. Справившись с растерянностью, отчаянно стала бороться за свою жизнь. Она искала спасительную нить и не могла найти. В ее словах и жестах проглядывала натура целеустремленного и далеко не наивного человека.

Казалось бы, все стало на свои места. Я продолжал следствие, благодарный старшему товарищу за полученный урок. Дело успешно продвигалось к финалу. Галина рассказывала о своем предательстве, своих встречах с представителями фашистской контрразведки, но на самом последнем допросе вдруг заявила:

— Все, что я говорила — вранье. Больше ничего вам не скажу…

Итак, напрасны бессонные ночи, мучительные сомнения, нервные перегрузки. Несложное, казалось бы, следствие измотало меня вконец. Ненависть к этому коварному и лживому существу охватила меня, и я с трудом сдерживался.

Спокойным тоном, будто не было никакой бури в моей душе, я заговорил с Галиной, дал ей понять, что такие «прыжки» совершенно бессмысленны, следствие уже располагает всем необходимым для четкого и недвусмысленного вывода. Она не верит? Пожалуйста! И я приступил к перечислению фактов и анализу материалов дела. Галина поняла, что все кончено. Выдержка оставила ее, она расплакалась. Стала каяться, говорить, что связалась с фашистами только по малодушию, просто хотела спастись, когда попала им в лапы во время одного из посещений села. Однако раскаяние было запоздалым. Я так и заявил ей:

— Признать свою ошибку надо было после вербовки, признаться во всем командованию отряда, искупить свою вину честным служением Родине. Вина ваша не в том, что вы поддались минутной слабости, а в том, что по приказу врага сгубили сотни советских людей, предали дело, за которое боролся отряд, задушили партизанское движение в оккупированном гитлеровцами районе…

— Что же делать теперь?

— Принять то, что заслужили!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Следствие было закончено. Галину Д. отправили спецрейсом в Москву.

Нити к этому бункеру тянулись из Пятигорска. Тянулись давно, со времен второй мировой войны. Нащупать их никак не удавалось. Да и бункер «не открывался», хотя о его существовании догадывались. Были обнаружены следы, правда, весьма нечеткие. Они, как и догадка, конечно, не являлись ключом к тайне.

Однако обрести ключи надо было. Бункер жил, бункер действовал как опасный организм, плодоносящий яд, отравляющий души людей. Следы как раз и представляли собой капельки яда. Время от времени люди находили в своих почтовых ящиках состряпанные в бункере «писания».

Враг, если он умен, а обитателям бункера отказать в этом нельзя, использует все средства конспирации, причем современные. Годами можно находиться рядом с бункером и не подозревать о его существовании. Только нить, связывающая бункер с «внешним миром», способна навести на реальный живой след, стать ключом тайны.

Куда же повела нить, или, вернее, откуда повела к бункеру нить?

Если идти к истокам, то есть доискиваться до начала начал, то, наверное, надо остановиться на 1929 г. Именно в этом году на сборище адвентистов седьмого дня произошел раскол. Небольшая часть наиболее реакционных сектантов во главе с проповедником Унрау выделилась в самостоятельную группу, отмежевавшуюся от своих бывших единомышленников и перешедшую на нелегальное положение. Необходимость нелегальщины была вызвана не романтическими устремлениями, а характером деятельности группы, подчинена задачам, которые группа выдвигала.