Михаил Кириллов - Учитель и его время

«Референдум о сохранении обновленного СССР. У метро «Тушинская» раздают листовки. «Отечество в опасности!». Какие-то районные ветераны кричат об этом, а ЦК партии молчит.

В референдуме участвовало свыше 70% избирателей, более 70% из них проголосовало за сохранение СССР. Я был среди них. Но вещь 30% были против. А Ельцин?»

Е. В. Гембицкий голосовал за СССР – это была его страна.

«Май 1991 г. Государственная суета. Страна брошена и катится неизвестно куда. Все это на фоне очевидного материального расслоения общества с концентрацией коттеджей, дач, машин, зарубежных интересов и возможностей, с одной стороны, и бедноты, с другой. Партократы быстро переходит в лагерь «демократов» (свободней воровать). Якобы коммунисты становятся якобы демократами. Но главное условие – близость к кормушке».

«19 августа. Объявлено о ГКЧП. Попытка сохранить советскую власть. Явная нерешительность и приближающееся поражение. Я все еще в отпуске;– Посидев у телевизора, решил съездить на службу: как там, нужно ли что-то делать? По дороге забрел в парикмахерскую – давно собирался. Внутренне усмехнулся: «Снявши голову, по волосам не плачут». Двор на факультете полупуст. Слушатели и преподаватели в отпусках. Весь Союз в отпусках, и это не случайно».

Гембицкий в эти дни как-то поинтересовался у меня, как я пережил контрреволюционный переворот? Я написал ему:

«На душе мерзко. Многое неясно. Кажется даже, что, если бы ГКЧП не было, он должен был бы возникнуть по чьему-то изощрённому и подготовленному сценарию. Во всяком случае, и Ельцин был на месте, и броневик… Страшновато. Словно происходит землетрясение, а твой дом еще стоит. Кровь то пробежит к сердцу, то остановится. Обидно отсутствие отпора. Отчетлива мерзость нейтралитета, нерешительности и капитуляции центральных и местных органов Советской власти, власти партаппарата. Становится очевидным, что это была мертвая власть, переродившаяся ткань партии, не имевшая никакого отношения к коммунизму. Убрать ее можно было бы только целиком, всем жирным слоем. Смельчаки попытались, но задача их средствами не решилась. Пройдет немного времени, и «дерьмократы» послужат прекрасным удобрением для власти рыночной мафии».

По своему обыкновению, он молча согласился…

«Сентябрь 1991 г. Происходящее – поверхностно. Чаша реванша будет выпита, а позже, не испытывая конкуренции и сопротивления, не обладая внутренней культурой и нравственной силой, они быстро станут российскими чиновниками, пойдет гулять коммерция.

Я на свои вопросы «оттуда» ответов не жду. Мое место с бедными, с обездоленными. Им я нужен и послужу еще, что и делал всю свою жизнь. 35 лет я лечу рабочих, солдат и крестьян и уже 25 лет учу их детей. Я ничего другого делать не умею. А богатенькие, они же прежде партийненькие, обойдутся без меня. Партия коммунистов – это не где-то, это – я, это – такие, как я. Это не продается, не покупается, это для людей, – а не над людьми (как многие пытались), тем более не против людей. Этого нельзя «приостановить», «запретить», «выбросить» и «уничтожить» демократическим черносотенцам. Покаяния не будет: не в чем. Я бы повторил свою жизнь, ничего в себе не изменив. И сейчас нужно жить и работать спокойно, не творя себе кумиров из похоронной команды».

Учитель продолжал работать, продолжали работать и мы – его ученики, но наше Время резко изменилось.

«Декабрь. Письмо из Ленинграда от сослуживца по Военно-медицинской академии. «Наша петербуржская жизнь прескверная. Очереди за хлебом, колбасой, яйцами, молоком, мясом – нескончаемые. Сейчас Питер не работает, а весь стоит в очередях. Только одного и добились: переименования Ленинграда в Санкт-Петербург. Зато как «опустили» петербуржцев буквально за 4 месяца, как будто война прошла».

«Беловежская пуща. Заговор расчленения живого тела СССР. Рубка мяса на крупные куски началась. Мясники известны».

«Многие все происходящее воспринимают легче. А мне тяжело Многое отнято: Родина, духовные ценности, уважение памяти о прошлом, возможность самоотверженно работать, ощущение мечты и обеспеченность ее выполнения, заработанная безопасность для детей и внуков».

«Общая тенденция развала государства и его финиш просматриваются уже сейчас. Иногда кажется, что это замедленная катастрофа на гонках: беспорядочное движение, неуправляемость, отлетают крылья, колеса, обшивка, вылезают кишки… Зрители есть, но не более».

Так думал и писал я, в том числе Е. В. Гембицкому. А что обо всем этом думал он? Он, по обыкновению, был сдержан не столько в оценках происходящего, сколько в выражении оценок. Но иногда это прорывалось. Как-то мы прогуливались по ул. Тухачевского, возле его дома, и много говорили о произошедших переменах. Я сказал, что, пожалуй впервые, несмотря на свой романтизм и профессиональную целеустремленность, я замечаю, что в последнее время иду «не на взлет, а на посадку», что физически ощущаю, как меня обокрали, и что среди бизнесменов – героев нашего времени – мне и таким, как я – советским людям, места нет. А, обращаясь к нему, прямо спросил: «А разве вы не испытываете, что это новое время выталкивает вас? Ведь оно разрушает все то, что вы сделали за полвека служения Советской Армии? Разве это время не против вас?»