Константин Феоктистов - Зато мы делали ракеты. Воспоминания и размышления космонавта-исследователя

Комиссия по расследованию причин аварии корабля «Союз» при возвращении экипажа Добровольского на землю также не смогла обнаружить причину преждевременного вскрытия клапанов дыхательной вентиляции и сымитировать неисправность. Пришлось, как и в случае с аварией при полете Комарова, рассмотреть возможные версии процессов (эксперименты не подтвердили их справедливость), приведших к аварии, и провести доработки конструкции. И в этом случае тоже, по-видимому, попали в цель: больше ничего подобного у нас не было. Что же касается наказания, то опять пострадал невиновный: от работ по кораблю «Союз» был отстранен заместитель Главного конструктора по конструкторским отделам Павел Владимирович Цыбин, который, что называется, и близко не подходил к работам по «Союзу» во время выпуска его чертежей.

Эта авария дорого нам обошлась. Чувство вины живо до сих пор. И станция «Салют» была для нас потеряна: после окончания работ комиссии по расследованию причин вскрытия клапанов дыхательной вентиляции я уехал в отпуск и, пока отсутствовал, станцию спустили. Мишин оправдывался, что это было сделано по предложению его заместителя по испытаниям. Это было безответственное решение явно во вред делу. Ведь можно было в течении многих месяцев продолжить испытания первого «Салюта» в беспилотном режиме, наработать опыт эксплуатации станции и обнаружить недостатки в конструкции и в оборудовании.

Следующая наша орбитальная станция была запущена только через три года.

С двумя следующими запусками ДОС-2 и ДОС-3 нам не повезло. При запуске весной 1972 года произошла авария носителя «Протон» во время работы второй ступени, и станция оказалась «за бугром». Это бы еще ничего: ну авария ракеты! Бывает. Однако следующая история оказалась обидной и даже возмутительной.

Третья и четвертая станции были существенно модернизированы: новая двигательная установка, новые двигатели, новые ориентируемые солнечные батареи, новая исследовательская аппаратура.

В месяцы, предшествовавшие запуску третьей станции, я был на полигоне. Со станцией все еще было зыбко, начальство наше относилось к работам по станции, мягко говоря, неприязненно. Я считал, что при подготовке станции к полету нужно быть там, на космодроме. Все время беспокоился: вдруг что-то упустили. Конечно, заменить собой аппарат контроля невозможно. Существовали отдел технического контроля завода, военная приемка (на нашем заводе это было обязательным), контроль наших и местных военных испытателей. Но ведь уже не раз случалось, что это многоступенчатое контролирование не срабатывало. Хотелось видеть все своими глазами. Конечно, возникает резонное возражение: нужно просто как следует организовать контроль. Но для этого необходима власть, которой у меня не было и к которой никогда не стремился. И наконец, главное: ежедневно при подготовке полета принимаются решения по отклонениям от документации, и тут уж аппарат контроля бессилен.

Но оказалось, что из Москвы надолго уезжать тоже нельзя. За несколько дней до запуска станции из Москвы на полигон пришла новая программа полета, подготовленная службой испытаний, подписанная заместителем главного конструктора по испытаниям Трегубом и утвержденная Мишиным. Это было явным нарушением проектной программы полета. Суть расхождений заключалась в том, что проектная программа предполагала сразу после выведения станции на орбиту проведение короткого, в зоне радиосвязи, тестового включения системы ориентации с использованием ионных датчиков, чтобы убедиться, что система работает нормально, и только в случае положительных результатов теста, на следующем витке, предусматривалось включение системы ориентации в постоянный режим работы. Это была элементарная осторожность. Более того, у нас, проектантов, и у управленцев, были основания опасаться за нормальную работу системы ионной ориентации: во время автономных полетов «Союзов» не раз проходили сбои этой системы и начинались автоколебания с резко увеличивающимся расходом топлива. Но в испытательной программе полета, присланной из Москвы, предусматривалось включение системы ориентации сразу в постоянный режим ионной ориентации.

Это было принципиально неправильно!

Мишин с некоторым ехидством отказался отменить эту программу: «Это же программа испытаний. Я ее утвердил по предложению испытателей. Если договоритесь с замом по испытаниям — пожалуйста, восстановим старую». А зама по испытаниям Трегуба на полигоне не было. Начались переговоры по телефону: «Мы тут в Москве много обсуждали, ваши бывшие товарищи согласны, нам так удобнее». «Мои бывшие товарищи» — это напоминание о том, что, пока я работал на полигоне, две из моих групп проектантов, которые занимались логикой работы машин и управлением в полете, были переведены в подчинение Трегуба. Само по себе решение о передаче вопросов управления полетом в подчинение заместителю главного по испытаниям было логичным, хотя естественно возникал вопрос, почему испытатели не вырастили своих специалистов: ведь эти инженеры нужны были по-прежнему и мне для разработки новых проектов. Но по вопросу присланной новой программы полета ни Трегуба, ни Мишина переубедить не удалось. Тогда у меня сложилось впечатление, что Мишин и его зам разыграли типичную безответственную бюрократическую шуточку. Я уже тогда Мишину не доверял. Неприязнь к нему появилась еще в последний год жизни Королева, когда Мишин предпринял попытки вмешаться в наши корабельные дела. Сейчас, вспоминая об этих попытках, думаю, что Мишин благодаря своей давней дружбе с С.П. видел, что здоровье его ухудшается и, имея в виду борьбу за наследство, пытался взять под контроль независимых. Он тоже терпеть меня не мог. У него были свои причины. Достаточно того, что работа над ДОСами была ему как руководителю предприятия навязана.