Леонид Видгоф - «Но люблю мою курву-Москву». Осип Мандельштам - поэт и город

А теперь в Париже, в Шартре, в Арле

Государит добрый Чаплин Чарли —

В океанском котелке с растерянною точностью

На шарнирах он куражится с цветочницей…

Стихотворение написано 3 марта 1937 года – всего чуть более двух месяцев отделяют его появление от возвращения поэта в Москву, где вновь прозвучит чаплиновский мотив. «Москва повторится в Париже, / Дозреют новые плоды…» («Стансы», 1937) – утверждает поэт. На Красной площади, где автору «Четвертой прозы» мерещился Вий, теперь поэт, признавший свою вину, видит Сталина в окружении восторженной толпы:

Пусть недостоин я еще иметь друзей,

Пусть не насыщен я и желчью и слезами,

Он все мне чудится в шинели, в картузе

На чудной площади с счастливыми глазами.

«Когда б я уголь взял для высшей похвалы…», 1937

С этими стихами перекликаются другие, написанные в это же время:

Час, насыщающий бесчисленных друзей,

Час грозных площадей с счастливыми глазами…

Я обведу еще глазами площадь всей,

Всей этой площади с ее знамен лесами.

«Как дерево и медь Фаворского полет…», 1937

Изображения Сталина в длинной шинели были у всех на виду. Однако шинель появляется в воронежских стихах Мандельштама раньше, в 1935 году, и восходит, по нашему мнению, к еще одному источнику, имеющему определенную связь с Москвой. В первом четверостишии «Стансов» (1935, май – июль) Мандельштам недвусмысленно заявляет:

Я не хочу средь юношей тепличных

Разменивать последний грош души,

Но, как в колхоз идет единоличник,

Я в мир вхожу – и люди хороши.

Все ясно: надо принять действительность, идти вместе с народом, стать одним из «сознательных» граждан страны. Ниже сказано еще прямее: «Я должен жить, дыша и большевея». Первое четверостишие продолжает, однако, немотивированное, казалось бы, описание воинской шинели:

Люблю шинель красноармейской складки —

Длину до пят, рукав простой и гладкий

И волжской туче родственный покрой,

Чтоб, на спине и на груди лопатясь,

Она лежала, на запас не тратясь,

И скатывалась летнею порой.

Опальный автор «Стансов», отбывающий ссылку в Воронеже, военным не был и в армию не собирался. Тем не менее весомое заявление первых строк продолжает не что иное, как именно это описание шинели. Вызывает некоторый вопрос и сама характеристика, которую шинель получает: «Люблю… длину до пят». Солдатская шинель, конечно, длиннополая, но полы ее «до пят» никак не доходят – это было бы очень неудобно. Естественно, можно посчитать эту деталь неким поэтическим преувеличением. Допустим; но о том, что сама шинель появляется в «Стансах» неслучайно, свидетельствует ее присутствие и в создававшихся в это же время стихах о Каме («Я смотрел, отдаляясь, на хвойный восток…», апрель – май 1935), причем упоминание шинели завершает поэтическое воспоминание о пути к первому месту ссылки, в Чердынь, и последовавшей вскоре обратной дороге:

И хотелось бы тут же вселиться, пойми,

В долговечный Урал, населенный людьми,

И хотелось бы эту безумную гладь

В долгополой шинели беречь, охранять.

Это некий итог пережитого, сделанный вывод. Причем, заметим, единственный в данном случае названный признак шинели – ее «долгополость».

Предложим теперь наше объяснение, возможный ответ на поставленный вопрос.

В 1933 году, к пятнадцатилетней годовщине создания Красной армии, была подготовлена художественная выставка «XV лет РККА». (РККА – Рабоче-крестьянская Красная Армия.) Выставка открылась в столице. Ей придавалось большое значение, проведение ее рассматривалось как важное государственное мероприятие. Среди представленных на выставке работ наиболее успешной была признана скульптура Л.В. Шервуда «Часовой». Она стала фактической эмблемой всей выставки. Изображение «Часового» многократно тиражировалось и широко распространялось: солдат в длиннополой (именно до пят) утепленной шинели (фактически тулупе военного образца), в буденновке; в руках – винтовка с примкнутым штыком.

В 1933 году вышла книжка, посвященная выставке, – «Художественная выставка XV лет РККА». Издание представляет собой набор репродукций избранных произведений, экспонировавшихся на выставке. На обложке – изображение «Часового». Из Москвы выставка была переведена в Ленинград и развернута в залах этнографического отдела Русского музея. На обложке каталога – «марка выставки» (так и написано) – работа Б.В. Щуко, стилизованное изображение «Часового». Переехала экспозиция в Харьков, и скульптура Шервуда была установлена прямо перед входом на выставку. На обложке соответствующей брошюры, выпущенной в Харькове в 1935 году, также помещено графическое изображение работы Л. Шервуда [342] . После смерти скульптора, уже в 1955 году, был издан очерк с иллюстрациями, повествующий о творческом пути Л. Шервуда (автор В. Рогачевский). Успех «Часового» назван в очерке «беспримерным», место работы Шервуда на выставке определено как «центральное» [343] . Думается, есть все основания предположить, что впечатление от работы Шервуда могло отразиться в «Стансах» и стихах о Каме. Речь не о том, что Мандельштам был на выставке «XV лет РККА» – она вряд ли могла быть ему особенно интересна – хотя саму возможность такого посещения исключить нельзя. (Был же он на юбилейной выставке «Художники РСФСР за 15 лет» – правда, и выставка была другого свойства.) Более вероятно, что Мандельштам видел одну из многочисленных репродукций с изображением «Часового».