Леонид Видгоф - «Но люблю мою курву-Москву». Осип Мандельштам - поэт и город

За написанием крамольных стихов 1933 года последовал арест. В мае 1934-го Мандельштам был выслан в Чердынь, а затем вскоре ему было разрешено поселиться в Воронеже. (Об обстоятельствах ареста и дела Мандельштама будет рассказано ниже – в последней главе книги.) В это время Мандельштам и Яхонтов тоже встречались – Яхонтов специально для того, чтобы повидаться с Осипом Эмильевичем, приезжал выступать в Воронеж.

В Москву Мандельштамы вернулись только в мае 1937 года. Возобновилось их частое общение с Яхонтовым и Лилей.

Е. Попова пишет О.Е. Наполовой, сестре (письмо написано летом 1937 года):

«Приехал Осип Мандельштам – поэт. Влюбился в меня, написал стихи. Пришлю как-нибудь» [314] .

Действительно, Мандельштам был увлечен Лилей; известны три стихотворения, ей посвященные. Попова сообщает в письме к В. Яхонтову (его в это время в Москве не было) – из письма мы узнаем, в частности, что Мандельштамы посещали Яхонтовых в Варсонофьевском переулке:

«…Как я провожу время? Большую часть времени у Мандельштамов. Союз [315] их поддерживает, дает деньги. Осипа Эм. лечат врачи, на днях стихи его будут заслушаны в Союзе, на специальном собрании. <���…> Они очень привязались ко мне (“всеми любимой, всеми уважаемой”). Осип Эмильевич, если не ошибаюсь, вздумал “открыть” меня. Но об этом поговорим по приезде, в этом я еще плохо разбираюсь, но, кажется, в ссылке он помолодел лет на двадцать, выглядит хулиганистым мальчишкой и написал мне стихи, которые прячет от Надежды Яковлевны (!!). Если там вековые устои рушатся, то я об одном молю, чтоб не на мою голову.

Стихи эти явились в результате нашей прогулки в машине по городу.

С примесью вóрона – голуби,

Завороненные волосы.

Здравствуй моя нежнолобая,

Дай мне сказать тебе голоса [316] ,

Как я люблю твои волосы

Душные, черно-голубые.

В губы горячие вложено

Все, чем Москва омоложена,

Чем молодая расширена,

Чем мировая встревожена,

Грозная утихомирена…

Тени лица восхитительны:

Синие, черные, белые.

И на груди удивительны

Эти две родинки смелые. (“Сцилла и Харибда”) [317]

В пальцах тепло не мгновенное —

Сила лежит фортепьянная,

Cила приказа желанная

Биться за дело нетленное…

Мчится, летит с нами едучи,

Сам ноготок зацалованный,

Мчится о будущем знаючи

Сам ноготок холодающий.

Славная вся, безусловная,

Здравствуй моя оживленная,

Ночь в рукавах и просторное

Круглое горло упорное.

Слава моя чернобровая,

Бровью вяжи меня вязкою,

К жизни и смерти готовая,

Произносящая ласково

Сталина имя громовое

С клятвенной нежностью,

с ласкою.

Сейчас я лежу в твоей постели на Варсонофьевском и на органной скамеечке пишу письмо. Только что уехали посетившие меня Мандельштамы. <���…> Ночую я здесь по той причине, что Наталья Ильинична тяжело нервно заболела. <���…>

Очень хочу начать работу о Сталине (имеется в виду композиция, над которой в это время начинали работать Яхонтов и Попова. – Л.В.) на зеленой траве и в спокойной обстановке.

Последние два дня в Москве наступило тепло.

<���…>

Мандельштамы предлагают сдать свою квартиру Союзу и взамен просить общую дачу вместе жить» [318] .

Волосы Поповой описываются как «душные, черно-голýбые». Лиля была красива; в ее темных волосах выделялась светлая прядь. В конце отрывка из письма В. Яхонтову речь идет о кооперативной квартире Мандельштамов на улице Фурманова (о ней – в последней главе). Вернувшись из Воронежа, Осип Эмильевич и Надежда Яковлевна не могли там жить: во-первых, там в одной из двух комнат проживал в это время очеркист Н. Костарев, не собиравшийся оттуда выезжать; во-вторых, Мандельштам не получил разрешения жить в Москве. В начале процитированного письма Поповой речь идет о строительстве дачи. «Вместе жить» – о будущей даче.

Возвратившись из ссылки, Мандельштам был настроен сначала довольно оптимистично. Так, в письме отцу от 10 июня 1937 года он сообщает:

«Дорогой папочка!

Я в Москве все время болел. Сердце ослабело. Сейчас лучше. Меня собираются лечить. Союз Сов<���етских> Писателей предложил мне помощь. Назначена в Союзе читка моих новых стихов. Настроение хорошее. Очень хочется работать».

В других архивных записях Поповой мы находим ряд дополняющих деталей, относящихся к этому стихотворению. В 1940-е годы, вспоминая недавнее прошлое и канувшего в лагерную бездну поэта, она записывает: