M.B.C.
Он в нежной юности жизнь краткую скончал;
Любил на свете всех и сам был всем любезен,
Не быв отечеству, несчастным был полезен;
Чтил добродетель — пороки презирал.
Эти слова могут быть отнесены к кому угодно, только не к Михаилу Васильевичу Сушкову. Сразу после самоубийства были обнаружены его предсмертные письма. С них сделали копии и пустили по рукам как пример того, до какого ничтожества может довести юношу дурное воспитание и вольтерьянство — отказ от Бога. Позор этот лег на родителей и близких родственников Сушкова, в первую очередь на мать самоубийцы. По воспоминаниям младшего брата Василия, несчастная женщина сильно страдала по причине гибели сына, но всю жизнь старалась не поминать его имени ни под каким видом [1] Из воспоминаний Н. В. Сушкова о матери: «Что ни случилось с нею в жизни печального и радостного, не любила говорить ни о печали, ни о радости: все, так сказать, слагала в сердце, и единому небу открывала свои внутренния чувства и помышления. Даже тяжелый крест — самоубийство первенца своего… в котором чаяла себе утехи и опоры в старости, могла понести: никому, никогда ни слова о семейной беде, точно се не бывало».
.
Однако нашлись издатели того, что успел сочинить юноша. Кто это сделал, точно неизвестно. Вполне вероятно, что здесь постарались разумные сородичи. XVIII век весьма потворствовал такого типа «авторам», благо что в графоманских писаниях погибшего все-таки проглядывали малые искорки пусть не развитого, но все же таланта. У многих сочинителей того времени и подобного не было. Впрочем, Сушков еще при жизни начал публиковаться и даже объявил подписку на собственную книгу в четырех частях — «Полная баснословная история со включением истолкования оной. Собрал из разных французских писателей Михайло Сушков». Известно, что подписчиками на это издание были, в частности, великий Николай Михайлович Карамзин (1766–1826) и его друг и ученик поэт Иван Иванович Дмитриев (1760–1836).
Но не это главное. После гибели молодого человека в рукописях его была найдена небольшая, сочиненная, по заверениям самого автора, в течение трех дней повесть «Российский Вертер» [2] См.: Русская сентиментальная повесть. М.: Издательство Московского университета, 1979.
. Опубликована она была в 1801 г. и обессмертила имя Михаила Сушкова.
Сама по себе повестушка эта ничего особенного не представляет, но надо помнить, что значат имя Иоганна Вольфганга Гете (1746–1832) и его роман «Страдания молодого Вертера» (первое издание в 1774 г.) для всей мировой цивилизации и для Европы в особенности! И если в начале XIX в. неизвестный издатель попытался представить повесть Сушкова как оправдание самоубийства автора великой любовью к некоей девице (никто этому не поверил), то уже во второй половине XIX в. историки литературы определили «Российского Вертера» как пример, а иногда даже как эталон русского сентиментализма, благо повесть была написана немногим ранее «Бедной Лизы» Карамзина. Имя Михаила Сушкова вошло в энциклопедические издания, упоминание о его творчестве при описании русской литературы XVIII столетия стало, по крайней мере, престижным.
А как иначе? Ведь оказалось, что Россия тоже имела собственного подражателя самому Гете! Да еще какого! Сушков не просто описал душевные страдания и самоубийство своего героя, из подобных авторов он единственный в истории, кто и в самом деле покончил с собой. То есть потенциальная жертва фактически расписал хронику своей грядущей смерти? Конечно, все не так и гораздо прозаичнее, с этим мы сегодня попытаемся разобраться… Но разве могут какие-либо доводы воспрепятствовать любителям умозрительного конструирования торжествовать столь явную близость российского дворянства к западноевропейской культуре?! Именно так. Напомню, в 1770–1780-х гг. в Западной Европе среди образованной молодежи был широчайше распространен вертеризм — особая мода на поведение «как Вертер». То бишь молодые люди намеренно постоянно находились в минорном настроении, то и дело показно плакали, часто уединялись, особенно вечерами, дабы любоваться луной и вздыхать по идеальной возлюбленной… В моде были возвышенные декламации и утонченная чувствительность. Но вершиной вертеризма стала мода на суицид среди юношей. Не зря именно в те времена было сказано: «Ни одна очаровательная женщина не вызвала столько самоубийств, как Вертер». Можно даже предположить, что явление это было объективным и закономерным для духовно больного, недавно зараженного вольтеровским безбожием европейского дворянства: накануне величайших потрясений — самой кровавой революции в истории и последовавших за ней общеевропейских Наполеоновских войн с их вопиющими изуверствами и жестокосердием — природа освобождалась от переизбытка глупцов и хлюпиков. И в России нашлось несколько таких «душевно тонких» страдальцев, пусть их оказалось совсем чуть-чуть, и десятка не наберется, но ведь были же — значит, все как в Европе! Праздник-то какой! А самым известным среди таких «особо духовно близких» к европейской аристократии юношей оказался волею судьбы Михаил Сушков.
Читать дальше