Лев Утевский: Смерть Тургенева. 1883–1923

Отречение от всего земного так и сквозит в ней. Писатель, стоящий одною ногой в гробу очевидно явственно сознает, что лишь дни отделяют его от того мира неведомого, разгадать загадку которого он пытался с юношеских лет. Для него более не существует прежнего его девиза «grefen ins voile Menschenleben», ибо самая эта Menschenleben должна казаться ему слишком мелкой, слишком суетной и ничтожной; он выше ее, он поднялся до высот, достигнуть которых удел немногих, удел лишь избранных.

У нас часто говорят о тяжелых условиях, одиночестве, чуть ли не заброшенности, в которых будто бы находился Тургенев во время предсмертной болезни.

С этим согласиться никак нельзя.

Да, наш великий писатель умирал не среди родной семьи, но ее ведь он никогда не имел и всю жизнь прожил, приютившись на «краешке чужого гнезда». Нам кажется, что это гнездо, особенно в последние годы жизни, когда он жил в нем, окруженный любимой им семьей m-me Виардо, не было таким чужим, как его рисуют.

Не пытаясь разрешить в настоящей статье вопроса об отношениях Тургенева к Виардо вообще, а говоря лишь о предсмертном периоде его жизни, нужно признать, что в долгие и тяжелые месяцы болезни оно оказалось на высоте. Уход за больным писателем был, не только по его словам, но и по свидетельству лиц, несомненно беспристрастных, прекрасным.

К таким выводам мы пришли несмотря на то, что печатаемые нами ниже два неизданные документа рисуют совершенно обратную картину. Документы эти — письма А. Ф. Онегина, — в то время приближенного к Тургеневу лица — к П. В. Аненкову [51] Из архива Анненкова, находящегося в Пушкинском Доме . Вследствие важности этих писем позволяем себе привести их почти полностью.

31/III 83. «Многоуважаемый Павел Васильевич! Я бы хотел Вам сказать по русски: голубчик Павел Васильевич, что нам делать?! Вряд ли придется мне писать Вам еще под диктовку Ивана Сергеевича, а я знаю, я помню, что Вы из лучших друзей его. Он говорил мне когда-то, когда любил меня сильнее, что, умирая, призовет, конечно, M-me Виардо, а затем лишь Вас и меня. Случай привел меня быть, бывать около него по нескольку минут в день, по нескольку минут лишь, а остальное время он на руках женщин и слуг… Правда, он нас и не хочет, ничего не хочет, просит лишь смерти, а ведь как боялся ее!.. Неужели так должен умирать — сохрани боже! — наш друг, наша русская народная слава? Он в какой то темнице, куда доступ затруднен даже мне… Две, три знаменитости медицины призывались на совет, конечно, но лечит постоянно, не веря сам в свои средства, не понимая кто и что такое больной, какой то темный жидок французский (немецкий?) Hirtz. В нижнем этаже еле дышет старик Виардо: лечат гуртом…»

Второе письмо:

Paris 19/IV. «Знаменитый Шарко, друг по… [52] Одно слово вырезано, вместе с почтовой маркой убийца Бруардель [53] Бруардель (Paul Brouardel) — известный парижский врач, профессор Парижского Медицинского Факультета и полнейшее невежество — незнание — убийца жид Гирц [54] Гирц, о котором Онегин говорит и в первом письме, известный Парижский врач, ученик Бруарделя. Его, между прочим, рекомендовал Тургенев Савиной, во время ее пребывания в Париже, в 1882 г. доведши до галлюцинаций, подписали сегодня на консультации, не ими самими написанный совет не принимать никого в продолжении нескольких дней (??), а в эти несколько дней, продолжая вспрыскиванье, быть может, убьют окончательно» [55] Эти озлобленные нападки Онегина на врачей совершенно неосновательны. Вскрытие тела Тургенева, обнаружившее рак спинного мозга, (по заключению производивших вскрытие врачей, Тургенев умер от раковидной болезни Мухо Sarcoma) показало, что медицина была бессильна (см. протокол вскрытия тела Тургенева — «Новое Время». 1883 г., № 2742)показало, что медицина была бессильна. .

Мы знаем, что и на некоторых посетителей больного Тургенева обстановка, в которой он находился в Париже, производила тяжелое впечатление. М. Г. Савина, бывшая там в самом начале болезни писателя, в письме к Я. П. Полонскому [56] См. нашу статью «М. Г. Савина и болезнь Тургенева» («Бирюч». Сборник II, 1921 г.), где оно напечатано впервые пишет: «При всем желании видеть Ивана Сергеевича каждый день, я лишаю себя (а, может-быть, и его) этого удовольствия. Обстановка мне очень не понравилась и мне тяжело бывать там».

Письма Онегина и Савиной рисуют печальную картину. Но рядом с этим ряд других лиц, не доверять которым нельзя, свидетельствуют о прекрасной обстановке и заботливом уходе, которыми больной был окружен.