Дебора Кертис - Touching From a Distance

Йен все увеличивал пропасть между нами. Он в основном читал Достоевского, Ницше, Жан-Поля Сартра, Германа Гессе и Джеймса Балларда, но принес домой и пару книг о нацисткой Германии. В одной из них, «Фотомонтажах нацистского периода» Джона Хартфилда, были собраны антифашистские плакаты, в которых наглядно показано распространение гитлеровских идей. В другой книге, «Автокатастрофе» Джеймса Балларда, мучения жертв автомобильных аварий рассматривались сквозь призму сексуальности. Меня вдруг поразило, что все свободное время Йен читал и размышлял о человеческих страданиях. Он, понятно, искал вдохновения для своих песен, но в целом его интерес перешел в одержимость душевной и физической болью. Когда я старалась поговорить с ним, меня ждало то же, что и журналистов, — безразличное лицо и ни слова в ответ. Единственным человеком, с которым он разговаривал об этом, был Бернард.

Там, где я жил, были бомбоубежища; одно — прямо за нашим домом. В конце улицы, где мы играли детьми, находился бункер. Все фильмы по телевизору были о войне. Так что, когда мы повзрослели и начали что-то понимать, пробудился вполне понятный интерес... Но говорить об этом было не принято, нужно было обходить эту тему... А я не хотел ничего замалчивать; думаю, так и появилась наша увлеченность... Война закончилась за десяток лет до нашего рождения — не так давно.

Бернард также вспоминает, что Йен любил обсуждать теорию Ницше о расе, которая периодически перевоплощается: сперва были египтяне, потом греки, римляне и — немецкие нацисты. Как бы то ни было, я думаю, одержимость Йена нацисткой униформой была в большей степени связана с его интересом к одежде и истории. С ранних лет и всю жизнь он любил рисовать солдат разных эпох, и привлекала его именно форма, а не сами военные действия,

Мое детство тоже наполнено отголосками войны. Бомбоубежища, сборные дома, ямы, следы чугунных заграждений у дома моей бабушки — мы все их видели. У нас в семье часто разговаривали о Второй мировой. Говорили без лишнего пафоса, в ужас приводили сами события. Для меня прошлое было совсем близко. Мой прадед был евреем; шестеро моих двоюродных дедов воевали, и я часто пересматривала газетные вырезки о них; в День памяти погибших покупала цветок красного мака и смотрела торжественный парад. С Йеном мы прежде обсуждали лишь войну в Северной Ирландии, причем его интересовала не политическая сторона событий, а героическая: его предки были заколоты штыками английских карательных отрядов. У меня не было желания мысленно воссоздавать ужасы войны. Но теперь Йен находился на более высоком интеллектуальном уровне. Раз я не понимаю внезапного интереса к нацизму, объяснять он не собирается. Политика группы, очевидно, вмешалась в наши отношения. Йен начал смотреть на меня с презрением, будто забыв, что я знакома и с другой, «докарьерной» стороной его жизни. Но если раньше он просто игнорировал меня, то теперь начал скверно отзываться обо мне в кругу своей семьи, что было гораздо хуже.

В течение июля и августа гастролей и концертов стало больше, усилилось напряжение и участились припадки Йена. Мне было все труднее общаться с ним: разговоры свелись к тому, какие бутерброды он предпочитает. Хотя его врач менял лекарства, когда считал необходимым, и, по-видимому, выражал недовольство образом жизни Йена, я оказалась отстранена от его проблем. В нем словно копилась обида на меня. Возможно, это лишь мое воображение, но я думаю, что он считал меня ответственной за свое состояние. Я ничего не знала о побочных эффектах его таблеток и уж точно не предполагала такого отрицательного воздействия на психику. Насколько мне было известно, его лечение контролировалось, и любые проблемы в конечном счете должны были решиться.

Тетушка Нелл и дядя Рэй приехали с Тенерифе в отпуск на месяц. Зная, насколько близки Йен и Нелл были раньше, я решила, что если кто-то и сможет помочь мне, так это она. Семья Йена, кажется, до сих пор не знала, что что-то идет не так, и, к моему разочарованию, с ними он вел себя совершенно нормально. Я все набиралась смелости, готовилась начать разговор, но так и не сумела, побоялась, что мне не поверят. Возможности поговорить с Нелл наедине ни разу не представилось. В день, когда она уехала, я плакала. Я видела в ней последнюю надежду и презирала свою нерешительность.

В конце августа 1979 года для Joy Division наступил переломный момент. Им повезло: The Buzzcocks отправлялись в турне и пригласили группу играть на разогреве. Настало время бросать офисную работу. У Йена не было никаких колебаний по этому поводу — он уже давно ждал такой возможности и тогда был относительно удовлетворен жизнью; это подтверждается тем, что за весь сентябрь случился лишь один припадок — хороший показатель по сравнению с их числом в августе, когда он совсем не спал. Я смогла вздохнуть с облегчением: изменение образа жизни должно было облегчить его страдания. Участники группы заботились о Йене. Они тайком наблюдали за ним, следили, не приближается ли приступ, и всегда были рядом, чтобы или помочь ему оправиться, или отвезти в больницу, если случай оказывался тяжелым.