Вот и тянулись для Шолоховых сплошной черной полосой страха февральские ночи, а тусклых дней, со звенящей от недосыпа головой, было и не припомнить. Дождались они, едва не получив разрыв сердца, и второго страшного стука карателей в дверь дроздовского куреня — но забрали в этот раз не Александра Михайловича, а старого деда Филиппа Дроздова.
Взрослые старались без крайней необходимости за плетень не выходить — Александр Михайлович, чтобы лишний раз не напоминать о себе, а красивые, хотя и разной красотой, дородная Анастасия Даниловна и тонкая, гибкая Марья, жена Павла Дроздова, — чтобы не соблазнять истомившихся по бабам мужиков-красноармейцев, весьма охочих до казачек. Бегали как ни в чем не бывало по пустым, точно заколдованным злым волшебником улицам (даже дымки над трубами казались недвижимыми) только Миша да его дружки. Встречались, впрочем, им порой и хуторяне — везли на погост хоронить кормильца… И все — в давящей, сжимающей сердце тишине, прерываемой лишь глухими рыданиями баб.
Напрасно красный казак Миронов убеждал Москву, сколь гибельное дело не только для Дона, но и для нее самой она затеяла: кровь пьянила, успехи карательных отрядов внушали безграничную веру во всевластие пули и веревки, такое быстрое по сравнению с утомительной тактикой 17-го года — кнута и пряника. Даже гибель кожаного Свердлова, забитого до полусмерти на митинге в Орле казаками красных полков, узнавшими о том, что делается у них дома, на Дону, в то время как их заставляют проливать кровь за советскую власть, не образумила вознесенных на вершину власти людей.
Гнетущая тишина в донских станицах взорвалась в конце февраля. В страшный час, когда везли за околицу приговоренных, раздался над Плешаковым одиночный выстрел, и сразу же, как по команде, пачками и вразнобой затрещала сумасшедшая пальба. И полетело по улочкам уже забытое казачье гиканье, заметались тени верховых, молниями засверкали шашки над их головами. Затарахтел было, спеша, пулемет, но тут же захлебнулся. Красноармейцы, не успевшие организовать оборону, бежали к хуторскому правлению, где их рубили наскакивающие, казалось, со всех сторон всадники. Дело было кончено еще до рассвета. За окном, к которому припал лицом Миша, вопреки настояниям матери, всхрапывали уставшие лошади, глухо чмокали их копыта, возбужденно матерились казаки.
Дверь дроздовской хаты распахнулась настежь, и вошел сам хозяин, хорунжий Павел Дроздов, небольшого роста, курносый, с пышными пшеничными усами. Зубы его были оскалены, глаза смотрели в одну точку. В правой руке он держал окровавленную шашку, в левой — сорванный где-то с древка красный флаг. Дроздов вытер шашку о флаг, бросил его в угол (Анастасия Даниловна вздрогнула), а шашку с лязганьем вогнал в ножны.
— Паша! — всплеснув руками, закричала Марья. Тонкая, выше мужа на голову, она кинулась к нему на шею, повисла на ней, поджав ноги.
Павел чуток пошатнулся, подхватил жену под спину, прижал ее лицо к грязному полушубку.
— Ну вот и все, — сказал он. — Хана красномордым. Даешь казачьи Советы без комиссаров! Ну, будя, будя…
Вслед за Павлом хата наполнилась гомонящими, пропахшими потом и порохом казаками. Запыхавшаяся Марья тащила откуда-то, покраснев от натуги, ведерную бутыль с самогонкой, казаки пили, не раздеваясь, но не забыв перекреститься, жадно хрустели огурцами. Притопал и посиневший от холода в подвале Чеки дед Дроздов, которому посчастливилось остаться в живых, и сразу, ни слова не говоря, полез на печь. Засиживаться казаки не стали. Павел здесь же, в чадящем свете коптилки, провел совет и послал гонца в соседний хутор Кривский, который тоже восстал, с приказом тамошним казакам идти походным порядком вслед за ним на станицу Еланскую.
Недолго воевал Павел… Смерти, запущенной по донским хатам Троцким и Свердловым, было точно все равно, чья теперь на Верхнем Дону власть, она не хотела останавливаться. Она обошла дроздовский курень во время «расказачивания», но теперь вернулась быстро, словно оставил ей Павел в углу своей хаты кровавую приманку… Анастасия Даниловна сразу же сожгла в печке тот флаг, как сжигают в церкви отслуживший свой срок красный плат, которым вытирают губы православным после Причастия, да, видать, смерть не флаг, в огне не горит… Чуть больше недели прошло, как вспыхнуло восстание, а дроздовскую сотню разбили красные под командованием Сердинова в Вилтовом яру, у хутора Кривского. Пленных не брали.
Читать дальше