Андрей Воронцов: Шолохов

В 1943 году Михаил был на Западном фронте. Летчик Петр Лебеденко получил задание разыскать его на передовой, в районе села Гроховцы. Он нашел Шолохова в окопчике, вырытом впереди основной траншеи, с двумя солдатами — пожилым и молодым. Пожилой, кряжистый, с густыми рыжими усами, какие были у фельдфебелей старой армии, сидел рядом с Михаилом на снарядном ящике, а молодой, тоже крепко сбитый, плечистый, с белыми бровями, стоял, опершись на ствол противотанкового ружья.

— На войне как повезет, — окая, тихо говорил старший. — Мы с Минькой — сын это мой — воюем уже четыреста шешнадцать ден, и ни царапины… А другой, гляди, и пульнуть-то по фрицам не успел — и уже готов. Вон оно как… Судьба. А ты кто же будешь-то? Партейный инструктор? — поинтересовался он у Шолохова.

— Да, что-то вроде этого, — сказал Михаил.

Усатый, пошарив по карманам, спросил у него:

— Газетки на пару закруток не найдется?

— Нет, я трубку курю, — развел руками Шолохов. — Могу табачку.

— Да табачок-то есть, — вздохнул солдат. — С бумагой на передовой закавыка.

Минька полез за пазуху, достал небольшую книжку и протянул отцу:

— Возьмите, батя. Бумага тут как газетная. Хороша.

Он взял книжку, сердито взглянул на сына:

— Ошалел ты, что ль? Такую книжку — на закурки! Соображать надо, однако. Это все равно что от патронов прикуривать. Такая книжка — оружие!

— Прочитали ведь, — виновато сказал парень. — Два раза…

— Два ра-аза! Учишь вас, учишь… Ты бы мне еще «Тихий Дон» принес на самокрутки! — Пожилой разгладил мозолистой рукой книжку, протянул, не выпуская из рук, Шолохову. — Читал? «Наука ненависти»! Это, милый, такая наука, что без нее нашему брату никак нельзя. Ну никак, понимаешь? И писал эту книжку не простой человек… все знает, однако. Душа у него солдатская, понимаешь? Он по окопам, вот как ты, запросто. Приходит, садится, говорит: «Покурим, братцы? У кого покрепче?» Звание у него, слышь, полковник, а он… Эх, тебе, милый, не понять. Большой он человек, потому и простой… Кто с ним один раз потолкует, век помнить будет. Душа-а… Это я тебе точно говорю.

Михаил заговорщицки подмигнул летчику: молчи, мол.

— А ты что, толковал с ним? — поинтересовался он у пожилого.

— Да вот как с тобой! — Солдат покосился на сына, придвинулся ближе к Шолохову. — Вот так и сидели — рядом. Спроси кого хошь. Говорю ему: приезжай, слышь, к нам в Сибирь. Что за река такая Дон, я не видал, врать не буду. Только Енисей наш — громада! Это, брат, море! А тайга? Напиши, говорю, про наш Енисей, про тайгу нашу матушку. Мы хоть и не казаки, а тоже антиресные люди. Фамилия наша с Митькой, к примеру, — Ермаковы. Говорят, наш род от самого Ермака пошел, покорителя Сибири! И жизнь нас тоже корежила и ломала, а мы не гнулись. Роман получится — ахнут люди. Он, слышь, мне вдарил по плечу — вот по этому — и говорит: «Приеду! Вот войну — побоку, и сразу в Сибирь. Напишу о вас, — говорит, — роман!»

Его прервал грохот с немецких позиций. Там, коротко сверкая, подымая над лесом пыль, ударили пушки — раз, другой, третий. Снаряды с тяжелым свистом прошли низко, над самой головой. Дрогнула земля, уши заложило от разрывов. С левого фланга заговорили минометы. Потом снова ударила артиллерия. Оглушительно шарахнуло в десятке шагов, со страшной силой полетели в окоп комья земли, Миньку швырнуло в сторону. Едко завоняло тротилом. Минька поднялся и, слегка побледнев, спросил у отца:

— Началось, что ль?

Пожилой, стряхивая землю с плеч, кивнул.

— Пожалуй, — и, взглянув на Шолохова и Лебеденко, добавил: — Вам бы убраться, однако, пока не поздно. Вы вон и без касок. А ты, Минька, приготовься.

Больше он не обращал на них никакого внимания. Перекрестившись, не спеша надел облупленную каску, застегнул верхнюю пуговку гимнастерки, поправил висящие на поясе гранаты, подтянул голенища кирзовых сапог. Щелкнул затвором винтовки, с хрустом вогнал в нее обойму. Потом вытащил из кармана тряпицу, протер ею мушку, сложил аккуратно и спрятал обратно. Вбивая носки сапог в землю, расставил поудобней ноги, расслабленно, как боксер перед боем, пошевелил плечами. Внимательно покосился на Миньку. Тот пристраивал на бруствере ПТР, водил длинным дулом.

— Ты, Минька, башку зря не высовывай, что ль, оторвет! — негромко проговорил отец. — Гранаты где? Диск запасной достань. Пушку свою в сторону отложи — танки сейчас не пойдут.

Шолохов не отрываясь смотрел на него, словно пытаясь навсегда оставить в своей памяти. А Ермаков, привычно вдавив приклад в плечо, спокойно глядел, прищурившись, на залитый кровью заходящего солнца запад, где грохотало и сверкало по всей линии окопов и поднимались уже от них, как из преисподней, густые, черные, зловеще окрашенные багрянцем цепи.