Наталья Дардыкина - Откровения знаменитостей

Много лет назад в их московской квартире я брала интервью у Родиона Константиновича. С тех пор почти ничего не изменилось: в передней — огромное, во всю стену, зеркало. Напротив — массивное круглое. По углам холла те же высокие застекленные «этажи» с коллекцией Майиных игрушек. Круглый стол раздвинут: на нем бумажные следы только что прерванной работы. Майя отлучилась ненадолго. Родион репетировал в своей студии рядом. Мы с музыкальными помощницами Майи пьем чай на кухне, где все по-старинному просто, без современных модных предметов. В 4 часа, как было условлено, влетела на кухню Майя в роскошном брючном костюме от Кардена, где черноту ткани прожигают хризолитового свечения круги. Сияющая, готовая к выходу, Майя по-домашнему легко включается в разговор о пустяках. И никакой звездности, и никакого обременительного груза лет. Она все та же Майя! И вблизи — сама легкость и свет.

Родион после репетиции вошел возбужденный, быстрый — времени в обрез, и он сразу провел меня по трехкомнатным жилым апартаментам.

— Видите, как все по-походному разбросано!

Распахнуты чемоданы, смотаны ковры. И какие! Каждый — реликвия: они от великого французского художника Фернана Леже с его броской яркостью. На стене — керамическое чудо работы Пикассо. Его подарок. А рядом — керамический цветной пласт Леже. Много книг. И хотя наши гении живут то в Мюнхене, то в Литве, навсегда родной для них остается квартира на Тверской.

— Родион Константинович, что-то я не вижу у вас Шагала?

— Шагал много раз рисовал Майю. Знаменитое панно в Метрополитен он писал с нее.

Майя. У него там танцующие фигуры, и одна из них я.

— Сколько продолжалось ваше позирование?

— Ну, несколько часов. И он хотел, чтобы мы танцевали.

Родион. И не под сухую… А вот живописный портрет Майи. Писал Фонвизин. А эти два — работы Голенца. Талантливый художник, армянин по рождению, приехал тогда из Парижа и страшно бедствовал. Нас с ним познакомил академик Артемий Исаакович Алиханян. Человек заботливый, он привел художника к нам. А с академиком мы часто играли в покер, поскольку были из одной компании покеристов. И мы заказали Голенцу Майин портрет. Терпеливая, она ему долго позировала. Голенц написал три. Один портрет купил Аркадий Райкин и повесил у себя дома. Художник раньше Майю не видел, а как вдохновенно выразил и ее пластику, и характер. На этой стене раньше висел Шагал. Эту вещь он для меня рисовал. Теперь я ее не вижу, куда-то домашние переложили. Шагалов у нас много. Что-то уже отдали в Государственный литературный архив. И вообще живописи было гораздо больше у нас. Что-то подарили, что-то забрали с собой в Литву.

— Вы бывали у Марка Захаровича Шагала дома в Париже?

— Везде бывали, в том числе в Сан-Поль де Вансе. Теперь там, недалеко от Ниццы, его музей. И, конечно, часто бывали у него в Париже, вблизи собора Парижской Богоматери. Кстати, у него дома царил такой же, как теперь у нас, беспорядок — все в развале.

— Зато видно: здесь люди не прокисают и не посвящают жизнь поддержанию комфорта.

— Чего уж нет — того нет.

— Родион Константинович, в 43-м году, в свои 11 лет, вы убежали из дома — на фронт…

— Было такое. Бегал два раза. И не один, а с приятелем Мишей Готлибом. Хотелось доблести. Бежали спасать Отечество. Но первый раз недалеко ушли. Вокзал строго охранялся войсками, и нас поймали. На следующий день опять решили попробовать. Переспали на какой-то лестнице. Было холодно и неприятно… Добрался я даже до Кронштадта.

— Родителей вы сильно переполошили?

— Со мной им никакого сладу не было. И они рискнули отправить мои документы в Нахимовское училище. Меня уже готовились туда зачислить, но, на мое счастье, видно, Господь помог, на Большой Грузинской открыли хоровое училище под руководством Свешникова. Интернат соответствовал Нахимовскому. Воспитатели — все военные. Дисциплина железная. Но что мне пришлось особенно по душе — на концертах мы выступали в мундирчиках с золотыми пуговичками. И казалось, что ты уже защищаешь Родину. Так, без уговоров папы и мамы, я увлекся музыкой.

— Расскажите про свою маму.

— Что теперь рассказывать? Мама моя, Конкордия Ивановна, недавно умерла. Она была, слава Богу, долгожительницей. Умерла в 92. Когда она жаловалась на самочувствие, я говорил ей: «Мама, надо дотянуть до XXI века. Держись!» — «Держусь!» — уверяла она. Но 5 декабря 1999 года мама умерла. Вчера, в трехлетие ее кончины, мы вспоминали ее… Пирожки она пекла замечательные, холодец отличный варила. На дни рождения, на Рождество, на Пасху она особенно старалась угостить нас повкуснее. Мама была чрезвычайно верующей. Ведь мой дед, ее отец Иван Герасимович, был священником. Она соблюдала все православные праздники. А мой отец Константин Михайлович тоже воспитывался в духовной семинарии и обучился всем премудростям, но он был более свободным в вере.