Алексей Симуков - Чертов мост, или Моя жизнь как пылинка Истории - (записки неунывающего)

Но беда пришла с совсем неожиданной стороны. Мы с Ефимом тогда сотрудничали с журналом «Крестьянка». И вот в 1938 году мы получили задание: к майскому номеру написать очерки. Журнал задумал дать пятнадцать очерков о женщинах разных республик. Я поехал на Украину, в Красиловский район Винницкой области, к автору песни пятисотниц [75] Пятисотницы — колхозницы, собравшие по 500 центнеров сахарной свеклы с гектара. , помещенной в толстом томе «Творчество народов СССР», а Ефим отправился в Гори, на родину Сталина.

Одна из пятисотниц, Катерина Андрощук, сообщила мне много интересного о четырех звеньях, собравших рекордные по тому времени урожаи — 500 центнеров сахарной свеклы с гектара. Звеньевые были награждены орденами. Христя Байдич получила орден Ленина. Труда, конечно, было положено много. Меня, например, потрясла цифра. Они убирали с ростков долгоносика и собрали его 36 центнеров! Во всяком случае, так мне сообщили. С песней же, написанной Катериной Андрощук про то, как работали колхозницы, случилось следующее. Когда песня была напечатана в местной газете и моя авторша получила гонорар, ее подруги по ланке возмутились: почему гонорар одной только ей? Ведь там описано, как они работали, сколько раз окучивали, как снимали долгоносика и т. д. Почему же деньги получает только она?

Вот истинное понимание места искусства в жизни!

После поездки очерк я свой написал. И вдруг ко мне является политредактор «Крестьянской газеты» Бокуть и сообщает, что семьдесят тысяч экземпляров «Крестьянки» пошли под нож, а его обвиняют в потере политической бдительности и уже выгнали с работы. И он показал мне донос редактора Главлита Тарасова. Я прочитал его и обомлел. Первый раз в жизни я держал в руках «контрреволюционный» документ. Тут были догадки о том, что я имел в виду. Например, под текстом о «пухлых белых облаках, медленно плывущих с Запада», утверждал Тарасов, «автор имел в виду белогвардейцев». И многие другие, совершенно нормальные выражения он интерпретировал так же. Строчки из песни «Це нам таке життя ты построил, Сталин» превращались под рукой клеветника в «Не нам», то есть «це» переделывалось на «не». Ефим писал о Гори, о комплексе — хижине, где родился Сталин, сохраненной в подлинном виде: «спускаюсь по ветхим ступеням», Тарасов добавляет: «с неудержимым вражеским смехом пишет автор». И все в таком же роде. Что нам оставалось делать? Хорошо, что все это происходило в Москве. В провинции наша песенка была бы уже спета. Я позвонил Жданову [76] А. А. Жданов (1896–1948), государственный и партийный деятель, занимался вопросами идеологии и культуры. . Меня выслушал его помощник, обещал разобраться. Довольно скоро, через несколько дней, раздался звонок. Звонил тот же помощник. Он успокоил нас, сообщил, что товарищ несколько увлекся, ему указали. «Работайте, все в порядке».

Пронесло в третий раз!

Несмотря на все эти треволнения, рассказы пятисотниц запали мне в сердце. Тридцать шесть центнеров долгоносика! Какая-то сказочная цифра! И я решил написать сказку. О том, как работали люди, согретые целью дать как можно больше зерна своей стране. Так родилась идея написания первой советской киносказки «Волшебное зерно».

Родилась-то родилась, но ее еще надо написать, а жить надо, работать надо! Наряду с «Крестьянкой» у меня сложились хорошие отношения с «Колхозником». Меня стали посылать с редакционными заданиями — то в одну сторону, то в другую. И мне это было очень интересно и полезно.

Скажем, вспоминаю свою поездку в Абхазию. После поезда я пересел на автобус. Куда еду — сам не знаю. После Гудауты маленькая станция. Сошел я с автобуса и пошел по дороге. Глухая ночь, недостаточно светло, светит луна. Шел, дошел до селения. Все спит. Тишина, будто все вымерло. Вижу — школа. Сел на крыльцо, стал раздумывать. Надо все же куда-то идти, что-то делать. Пошел, вижу: огонек. Я — туда. Дверь раскрыта, на столе остатки пиршества, хозяева куда-то подались. Стал ждать. Вскоре они пришли — колхозный кузнец и его жена, провожали гостей. Муж говорит по-русски, жена — нет. Я показываю документы, прошусь переночевать. Слов нет, пожалуйста, пожалуйста. Усаживают за стол, угощают. Где же меня уложат? Налицо только одна большая супружеская кровать. Мне показывают — пожалуйста! Мои протесты успеха не имеют. Я нагибаюсь, чтобы расшнуровать туфли. Хозяйка бросается на колени, чтобы сделать это самой. Мне некуда деваться, а она стоит, не уходит, не зная, чем мне еще услужить. Вот что значит абхазское гостеприимство! Чем-то очень древним повеяло на меня. Я — путник. Значит, устал. Значит, мне лучшая постель в доме, все, что есть в доме, — в моем распоряжении. Да-а…