Алексей Симуков - Чертов мост, или Моя жизнь как пылинка Истории - (записки неунывающего)

Живого верблюда! В подарок! Воображение отказывает, когда думаешь об их возвращении домой с верблюдом.

И еще: отец купил на ярмарке арбузы. Два арбуза. Потащили их. Мальчуган изнемогал. Арбуз был очень большой.

— Тяжело? — посочувствовал отец. — Давай, поменяемся! — И он сунул сыну свой арбуз, едва ли не более увесистый.

Из воспоминаний отроческих лет Ильиных я сохранил пленительный рассказ, как во время войны к ним на постой поставили чету интернированных польских аристократов.

Отец Александра Григорьевича воевал, хозяйство было скудное, да тут еще кто-то украл гусей. Чудом осталась одна гусыня, которую взяли в дом — откормить к Рождеству. Любопытная птица проглотила кольцо, отложенное во время мытья польской пани — фамильное, с каким-то латинским девизом. Мальчик видел это, но когда пани хватилась кольца — смолчал. Он знал, что если сказать все как было, птицу зарежут и все, семья лишится мяса и вкусного гусиного сала.

Подозрение пало на него. Он молчал. Мать была в отчаянии, умоляла сознаться. Он молчал, своим молчанием, по существу, признавая свою вину.

Польская пани замкнулась в своем презрении. Эти русские, они все воры, что с них взять!

Мальчик терпеливо ждал, когда кончится срок откорма. И когда гусыню зарезали и кольцо оказалось в желудке, было общее ликование, пани просила прощение у Саши, а пан произвел мальчика в рыцари.

Окончание школы, работа… Ташкент. Здесь Ильиных повезло. Он попал в театральный институт, где учился у знаменитого режиссера Гинзбурга. Среди преподавателей были также звезды, высланные тогда из Москвы. Профессор Михаил Степанович Григорьев, блистательный специалист в области театроведения, читавший в ГИТИСе курс теории литературы, которого заставили покинуть столицу по «бытовке» — из-за него покончила с собою молодая девушка. Потом был Абрам Маркович Эфрос, знаменитый искусствовед, попавший сюда после кампании борьбы с «космополитизмом» (дело было в 1949 году). Там же оказалась и молодая, только что закончившая ГИТИС театровед Инна Вишневская.

Я познакомился с Ильиных, когда он был очередным режиссером в Павлодаре. Он жил там с женой, оставив младшего сына во Владимире у бабушки. В Павлодаре его взял на работу брат жены — главный режиссер.

Александр Григорьевич поставил мои пьесы «Горит квартира» и «Папе надо похудеть». Первая пользовалась большим успехом, вторую, после протеста местного директора музея, решившего, что в пьесе высмеивается он, быстро сняли с репертуара.

Александр Григорьевич — чудак старинного типа, одиночка, проходящий по жизни наедине сам с собой. Друзей у него не было, и то, что он почтил дружбой именно меня, глубоко радовало.

Друзей у него и не могло быть — слишком он был оригинален по взглядам на жизнь, слишком полон своей, внутренней жизнью.

Он самостоятельно изучил английский язык и выписывал себе через библиотеку иностранной литературы микропленки с книг, которые никто, кроме него, не заказывал. Это огромные, роскошно изданные тома исследований по теории цвета. Он пичкал ею и меня, но теория до меня плохо доходила.

Он стал художником, и притом интересным. Мой портрет его работы висит у меня в кабинете. Моей семье портрет не нравится, а я очень доволен. Пейзажи он писал в духе примитивистов. Как-то я брал его с собой на дачу. Мы гуляли с ним по лесу. Его кто-то укусил. Он всерьез стал меня уверять, что это змея. Я смеялся, уверяя, что у нас отродясь не было змей, а он настаивал, что это так — змея укусила его с дерева, куда она взобралась, чтобы его достать. Александр Григорьевич, как видите, был склонен к фантазиям.

Он изучал йогу и знал множество асан, которые применял на практике. Уверял меня, что только благодаря этому он жив.

Он писал стихи, но особого внимания на них не обращал. Написал — и в сторону.

Когда Александр Григорьевич вернулся во Владимир, то свою главную страсть к театру он был вынужден удовлетворять, орудуя куклами. Руководство неквалифицированное, условия для актеров плохие.

Выйдя на пенсию, он соблазнился участием в «театральном кооперативе». Я обрадовался, думал — вот пойдут деньги, хоть немножко обрастет мой Ильиных. Нет, компания подобралась такая, что все зарабатывали, кроме него. В жалких доморощенных пьесах он играл Волка в огромной неудобной маске, мучился, страдал оттого, что образа не получается.

— Дети-зрители говорят: собачка, собачка… Разве это Волк? — сетовал он.

Короче, он бросил это дело. Тосковал о театре ежечасно. Приберегая деньги на покупку художественных красок и картона, он приезжал за ними в Москву, причем жене говорил, что эти покупки — мой подарок, и я слыл у его жены за богатого друга.