Уильям Ширер: Берлинский дневник (Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента)

Нюрнберг, 4 сентября

Подобно римскому императору, Гитлер въехал сегодня в этот средневековый город на закате, минуя фаланги бурно приветствовавших его нацистов, заполонивших узкие улочки, которые видели когда-то знаменитого поэта Ганса Сакса и других мейстерзингеров. Десятки тысяч флагов со свастикой закрывали готическую красоту площади, фасады и остроконечные крыши старинных домов. На улицах города, которые едва ли шире дорожек в парке, море коричневой и черной униформы. Первый раз я увидел Гитлера мельком, когда он проезжал по улице мимо нашего отеля "Вюртембергер Хоф" к своей штаб-квартире в "Дойче Хоф", его любимом старинном отеле, который специально для него реконструировали. Стоя в машине, он сжимал левой рукой фуражку, а правую вяло вскидывал в нацистском приветствии, выражая признательность за этот сумасшедший прием. Он был одет в поношенную габардиновую полушинель. В лице ничего особенного, я предполагал, что оно у него более волевое. Мне никогда не понять, какие тайные источники он вскрыл в этой истеричной толпе, чтобы она так бурно его приветствовала. Он не держится перед толпой с некоторой театральной властностью, которую я наблюдал у Муссолини. Я рад был видеть, что он не выдвигает вперед подбородок и не отбрасывает голову назад, как дуче, не делает стеклянные глаза, хотя и есть что-что стеклянное в его глазах - самой выразительной части его лица. В его манере держаться чувствуется даже какая-то наигранная скромность. Сомневаюсь, что она неподдельная.

Этим же вечером в прекрасной старинной ратуше Гитлер официально открыл четвертый партийный съезд. Он говорил минуты три, видимо приберегая голос для шести больших выступлений, которые были включены в программу следующих пяти дней. Путци Ханфштенгль, необъятный, легковозбудимый, непоследовательный неотесанный парень, который не забывал напоминать нам, что он частично американец и окончил Гарвард, выступил с докладом о событиях дня в качестве шефа представителей иностранной прессы на съезде. Стараясь, очевидно, угодить своему боссу, он имел наглость просить нас, чтобы мы "сообщали о событиях в Германии, не пытаясь их интерпретировать". "Только история, - орал Путци, - сможет оценить события, которые происходят сейчас под руководством Гитлера". Мы должны поддакивать нацистской пропаганде - вот что он имел в виду и что имеют в виду Геббельс и Розенберг. Боюсь, что эти слова Путци без особого внимания, если не сказать добродушно, были восприняты американскими и британскими корреспондентами, которым он даже нравился, несмотря на его непроходимую глупость.

Сегодня около десяти часов вечера я оказался в толпе из десяти тысяч истериков, которыми был запружен крепостной ров перед отелем Гитлера. Они кричали: "Мы хотим нашего фюрера". Я был слегка шокирован лицами этих людей, особенно женщин, в тот момент, когда фюрер наконец появился на минуту на балконе. Они напомнили мне специфическое выражение, которое я видел однажды в глуши Луизианы на лицах сектантов-трясунов, готовых начать свои дикие пляски. Они смотрели на него как на мессию, в их лицах явно появилось что-то нечеловеческое. Думаю, задержись он на виду чуть подольше, большинство женщин попадали бы в обморок от возбуждения.

Потом мне удалось протолкнуться в вестибюль "Дойче Хоф". Я узнал Юлиуса Штрайхера, которого здесь называли некоронованным королем Франконии. В Берлине он больше известен как антисемит номер один и издатель вульгарной и порнографической антисемитской газетенки "Stunner". Он был обрит наголо, и это, казалось, прибавляло садизма его физиономии. Когда он прохаживался, угрожающе размахивал короткой плеткой.

Сегодня приехал Ник. Он будет работать здесь корреспондентом.

Нюрнберг, 5 сентября

Кажется, я начинаю понимать некоторые причины поразительного успеха Гитлера. Позаимствовав тексты законов римской церкви, Гитлер возвращает пышную зрелищ-ность, красочность и мистицизм в однообразную жизнь немцев двадцатого столетия. Сегодняшнее утреннее заседание в Луитполд-Халле, в предместье Нюрнберга, оказалось более чем великолепным; в нем тоже был некий мистицизм и религиозная страстность пасхальной или рождественской мессы, проходящей в громадном кафедральном соборе. Везде море разноцветных флагов. Даже приезд Гитлера был обставлен театрально. Оркестр перестал играть. В зале, где собралось тридцать тысяч человек, установилась тишина. Потом оркестр заиграл "Badenweiler March", очень легко запоминающуюся мелодию, и, как мне рассказали, именно в тот момент, когда Гитлер совершал свой великий выход. Он появился в глубине зала и, сопровождаемый своими помощниками Герингом, Геббельсом, Гессом, Гиммлером и другими, медленно зашагал по длинному центральному проходу, и в это время тридцать тысяч рук поднялось в приветствии. Этот ритуал, как говорят корреспонденты-старожилы, соблюдается всегда. Затем огромный симфонический оркестр исполнил бетховенскую увертюру "Эгмонт". Громадные прожектора освещали сцену, где сидел Гитлер в окружении сотни партийных чиновников и армейских и морских офицеров. За ними "кровавый флаг", пронесенный по улицам Мюнхена во время злополучного путча. Позади него - четыреста или пятьсот штандартов СА. Когда музыка закончилась, Рудольф Гесс, ближайшее доверенное лицо Гитлера, встал и медленно зачитал имена нацистских "мучеников" - коричневорубашечников, погибших в борьбе за власть. Это была перекличка мертвецов, которая, судя по всему, сильно растрогала тридцать тысяч сидящих в зале.