Виктор Розов - Удивление перед жизнью. Воспоминания

Монолог окончился, пламя угасло, и Лариса вяло просит у Карандышева извинения. Нет, она не отказывается от своего нареченного, но пусть он знает, что он для нее только якорь спасения, палочка-выручалочка, не более, и если он к этой роли готов, готова и она. Прошлое забыто, не вернется, беспокоиться не надо, созываем гостей на помолвку. И вдруг выстрел из пушки у волжского причала… Что за пароход мчится по Волге? «Ласточка»… Не может быть! Едет Паратов!..

Разве можно передать то смятение, которое играла Бабанова при этом известии, ту беду! Да, да, не радость играла она, а грядущую беду. Конечно, и радость, и восторг, и надежду, но главное – беду. Интуитивно!.. Но я уже говорил, что Бабанова выстраивала роль с графической точностью. И все же это была интуиция. Она-то и есть главный источник таланта. Это чувство грядущей беды было когда-то почувствовано Бабановой, угадано, когда она работала над ролью, думала над ней, проникала в ее суть, нащупала тем самым шестым органом чувств, которому ученые до сих пор еще не нашли названия.

Так век за веком – скоро ли, Господь? —

Под скальпелем природы и искусства

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для шестого чувства.

Пока мы его именуем интуиция и, как высшее ее проявление, вдохновение.

Если я не ошибаюсь, кто-то из критиков упрекал, что в Ларисе-Бабановой мало цыганского. А на мой взгляд, и слава Богу. И вообразить невозможно, если бы Бабанова вздумала напустить на себя цыганщину, и Завадскому, надеюсь, подобное не приходило на ум. Есть такое выражение: «Пришей кобыле хвост», его употребляют взамен старого: «Ни к селу ни к городу». Вот так бы шла цыганщина к Марии Ивановне в роли Ларисы. Да и много ли в Ларисе Дмитриевне осталось цыганского, только как вероятность, идущая от слов, что у них в доме был цыганский табор. Но ведь кто об этом говорит и в каком смысле? Нет, Лариса Огудалова – тип русской женщины, бесспорно родственный Катерине Кабановой в «Грозе». Островский любил этот тип и возвращался к нему в разных вариантах. Исполнение роли Бесприданницы Бабановой, вероятно, так и останется в истории нашего театра малозаметным, и я, что называется, машу кулаками после драки. И все-таки машу.

Война унесла Театр Революции в эвакуацию, в Ташкент, и я не видел в те годы Бабанову; вновь встретил только в 1944 году, когда труппа вернулась в Москву. Шел спектакль «Давным-давно». Я уже писал в главе «Прикосновение к войне», что именно в самый канун войны, чуть ли не за один-два дня до ее начала, пьеса эта была прочитана в театре и роль Шуры Азаровой, конечно же, предназначалась Бабановой. Меня не покидает мысль, что Александр Константинович Гладков и писал ее в расчете на Марию Ивановну. Недаром же отдал он право первой постановки своей пьесы именно в Театр Революции. Может быть, на этот поступок его подвигнул Алексей Николаевич Арбузов, написавший в свое время для Бабановой пьесу «Таня», которая принесла громкую известность автору и приумножила славу актрисы. Конечно, это мой домысел, но возможно, я и прав. Ведь Гладков и Арбузов были друзьями.

Помню, на обсуждении пьесы Бабанова выступала коротко и, как всегда, неудачно. Она убежала в какую-то тенистую аллейку, укрытую кустами (дело было в Кисловодске), и кляла себя последними словами за это свое выступление. «Нет, нет, Федя правильно говорит, что я дура», – распинала она себя. Федя – это Федор Федорович Кнорре, бывший тогда ее мужем.

Оттого ли, что спектакль «Давным-давно» ставили в эвакуации и, видимо, в неподходящих условиях, или оттого, что он уже в Ташкенте игрался множество раз, спектакль этот произвел на меня плохое, даже удручающее впечатление. Очаровавшая нас в читке пьеса теперь на сцене выглядела каким-то легковесным, неискусным водевилем. Было досадно. Я так мечтал увидеть Бабанову в роли Шуры Азаровой. Ее роль!

После спектакля я все же пошел к Марии Ивановне за кулисы. Ох как в таких случаях бывает нелегко! Около гримуборной Бабановой, как и прежде, толпились люди, большинство с букетами, поздравляли, восторгались, целовали руку. Я подождал, пока уйдут все. Ушли. Я постучал в дверь и назвал себя. «А, заходи!» – с искренним дружелюбием позвала Бабанова. Она сидела перед зеркалом в синеньком халатике и вазелином размазывала по лицу грим.

– Ну как? – спросила она меня, на этот раз даже с какой-то победной интонацией, видимо еще находясь в вихре водевильных чувств.

Я помялся и произнес: