Татьяна Павлова: Кромвель

Сам протектор держал себя с величием, подобающим сану, хотя и без гордости. Он любил семейные вечера, веселые шутки, невинные забавы. Особенное наслаждение доставляла ему музыка: и в Гемптон-Корте и в Уайтхолле на торжественных приемах звучали органы и скрипки, а в кругу семьи часто музицировали сами, и Оливер вместе со всеми пел старинные песни и итальянские мотеты.

Роялисты за границей и иностранные послы с почтением взирали на блестящий двор и отдавали должное величию английского протекторского трона. «Кажется, что все подчиняется его желанию и дома и за рубежом, — писал Кларендон, — и власть его и величие упрочены лучше, чем когда бы то ни было». Посольства от Кромвеля принимались с великими почестями, точно он был сам император. В феврале роскильдский договор со Швецией подтвердил торговые права англичан в Балтийском море. В июне договор, заключенный год назад с Францией, принес блестящие плоды: английские солдаты, посланные на помощь французам — шесть тысяч пехоты и флот, — одержали победу над испанцами при Дюнкерке. Против них в рядах врагов сражались братья изгнанного английского короля — герцоги Йорк и Глостер. Французы согласно договору передали ключи от завоеванной крепости английским уполномоченным, и Англия получила выгодный стратегический плацдарм на континенте. Людовик XIV, тогда еще подросток, послал Кромвелю в честь этой победы великолепную саблю, с рукояткой, усыпанной драгоценными каменьями.

Все, казалось, шло как нельзя лучше. Но это была лишь внешняя, парадная сторона протектората. На самом деле покоем и процветанием не наслаждались ни страна ни душа ее владыки — Кромвеля. Наоборот, внимательный глаз мог заметить, что страна в тупике и привели ее к тупику и поражению самые, казалось, благие желания протектора Оливера.

Армия, на которую он опирался, войны, которые он вел, колониальные захваты и огромный флот требовали денег, все больше денег. Чудовищный финансовый дефицит постоянно увеличивался: летом 1658 года он превышал 500 тысяч фунтов стерлингов. Огромный государственный долг тяготел над правительством — полтора миллиона фунтов. Жалованье солдатам не платилось много месяцев. Терло, почти гениальный по части раскрытия всякого рода заговоров, признавался в своем бессилии. «Мы здесь до такой степени сбились с толку, — жаловался он Генри Кромвелю в апреле, — что я не знаю, что мы будем делать без денег». К июню стало еще хуже, и железный Терло близок к панике: «Я положительно думаю, что только одно провидение может устранить наши затруднения, если богу будет угодно сжалиться над нами».

Торговля переживала плачевные дни: выгодные сношения с Испанией были прерваны войной, налоги и пошлины непомерно выросли. Безработица, обнищание со всех сторон вызывали жалобы и протесты. Сити отказывало протектору в займах.

Кромвель не мог не видеть, что в хозяйственной сфере режим его терпит фиаско. Ничего не оставалось делать, как думать о созыве нового парламента, но на какой основе? Ни «Орудие управления», ни «Смиренная петиция», как показал опыт, не годились. Девять приближенных, избранных Кромвелем для совета по этой части, тщетно ломали голову над конституционными вопросами. Как сохранить порядок и спокойствие в новом парламенте? Как не допустить туда республиканцев и кавалеров? Может быть, пойти на сговор с Ледло и Вэном — их ясные головы пригодятся протектору? А может быть, лучше снова возбудить вопрос о короне, благо главный ее оппонент Ламберт устранен от дел? Они не видели выхода. Беспокойство овладело самыми дальновидными из придворных. Генри Кромвель чувствовал эту безысходную тревогу и летом писал из Ирландии Терло: «Да есть ли у вас вообще какая-нибудь положительная конституция, которой можно было бы присягнуть? Не зависит ли спокойствие страны единственно от жизни его высочества, от его исключительного усердия и способностей и личной заботы об армии, которую он создал и которой командует? Право же, помимо перста божьего (если я что-нибудь понимаю в делах Англии), только жизнь моего отца мешает страшному кровопролитию».

Прозорливость молодого Генри делает ему честь: как показали дальнейшие события, только авторитет Кромвеля спасал страну от смуты, от мятежа, анархии, от реставрации Стюартов, наконец. А жизнь клонилась к закату. 24 апреля протектору исполнилось пятьдесят девять лет. Массивные плечи его ссутулились, лицо стало одутловатым, волосы поредели, поседели. Его одолевали старческие немощи — бессонница, подагра, головокружения, боли в пояснице. Но дух клонился к упадку всего заметнее. Не было больше пламенных, искренних порывов, окрыленной веры в свою великую миссию. Да, он достиг высшей власти в стране, но доставляла ли она ему то удовлетворение, которого он желал? Вряд ли.