Ярослав Ивашкевич - Шопен

Забавная пьеска Немцевича [42] Немцевич, Юлиан Урсын (1757–1841) — польский писатель, публицист, путешественник, политический деятель, сторонник реформ. В 1791 году — адъютант Костюшки. Автор множества комедий, трагедии, памфлетов и басен общественно-политической тематики. «Наши verkehr’ы» [43] «Наши торги». (Прим. перев.) рассказывает как раз об этой борьбе благотворительниц за молодого гения, возраст которого, разумеется, еще преуменьшают, чтобы выступление его сделать более эффектным. Не один Фридерик пал жертвой этого общественно филантропического энтузиазма, дамы бросаются и на «Сижыся» Красинского [44] Красинский, Зыгмунт (1812— I859) — один из крупнейших польских поэтов-романтиков. . Этот графский сынок, двумя годами моложе Шопена, слывет прекрасным декламатором.

Судьба любит аранжировать такие вот «романические» стечения обстоятельств. Может ли быть что-нибудь более «романическое», нежели эта встреча на эстраде благотворительного концерта двух мальчуганов, восьмилетнего Фридерика Шопена и шестилетнего Зигмунта Красинского? К сожалению, летописи умалчивают о том, где выступала в тот вечер немногим их старше девчушка, Дельфинка Комарувна [45] Впоследствии Дельфина Потоцкая. (Прим. перев.) . Может, она играла со своей сестричкой Людмилой, а может, уже, стреляла глазками в какого-нибудь статного лакея или козака? Пожалуй, тогда она и не думала, что станет женой одного из самых богатых в Польше людей и музой двух таких артистов, как Шопен и Красинский [46] Потоцкая, Дельфина (1807–1877) — приятельница Ф. Шопена и З. Красинского, на творчество которого она оказала значительное влияние. . Что имя ее будет стоять над «Концертом фа минор» Шопена и упоминаться всеми профессорами на каждой лекции о «Заре» [47] Поэма Красинского. (Прим. перев.) . Нам ничего не известно о том, встречался ли Шопен с Красинской после того совместного выступления на вечере во дворце Радзивиллов. Незадолго перед смертью он сочинил песню на слова «неизвестного поэта» «С гор, где несли бремя тяжких крестов» . Они познакомились на пороге своего артистического пути — таким было их последнее свидание; слились воедино мелодия и слова тех, кто всю жизнь свою нес тяжкое бремя любви к покоившейся в могиле отчизне.

Не подлежит ни малейшему сомнению тот факт, что Шопен был баловнем салонов, что он не слезал с колен всяких там Потоцких, Четвертинских, Мориолей, что его слушала княгиня Ловицкая и достославная «княгиня» Заенчкова [48] Заенчкова — княгиня, жена Юзефа Заенчка — генерала, участника кампаний 1792 и 1794 годов, польского якобинца, участника наполеоновских войн, с 1815 года — наместника Королевства Польского, послушного исполнителя воли великого князя Константина. , ласкали магнаты, генералы, князья. Он рано втянулся в «чаи, вечеринки и бальчики», которые вскоре вошли у него в привычку и без которых он уже не мог обойтись. Это был наркотик, который, как и всякий наркотик, подорвал его здоровье. В Варшаве на него обрушивался Титус, в Париже этим огорчался Мицкевич, а Жорж Санд презрительно пожимала плечами по поводу великосветских привычек своего друга. Приобрел он их, несомненно, еще в Варшаве. Уже в детстве его покорили паркеты салонов, яркие люстры, шелковые туалеты и атласные ручки дам, лакеи в ливреях и разносившиеся сладости. Увлечение этим «искусственным раем» осталось у него навсегда.

Варшавское «общество» было в те времена исключительно блестящим. Между 1815 годом — «годом обновления Королевства Польского», как это было выписано en toutes lettres [49] Полностью. (Прим авт.) на фронтоне Голубого дворца на Сенаторской, — и ноябрьским восстанием. Варшава и часть Польши «в московских кордонах» переживали период расцвета молодого капитализма и начавшейся индустриализации страны. Князь Любецкий создавал экономическую базу для развития польской промышленности — пшеница шла в Гданьск и в Одессу. На зерновой кризис время еще не пришло. Польские лен и шерсть только начинали свою карьеру. Варшава переживала свои лучшие годы XIX столетия; из провинциального городка, каким она была до сих пор, она стала превращаться в столицу. Император Александр льстил своей «третьей столице» — nocлe Петербурга и Москвы — и, слушая в ротонде лютеранского костела концерт, во время которого на эоломелодиконе играл какой-то польский музыкант, делал вид, что ему не скучно. После концерта он подарил молодому музыканту — а звали его Фридерик Шопен — прекрасный перстень, который он снял со своего пальца. Жест поистине монаршеский: и красиво, и дешево. Варшава в те годы строилась, возникал Новый Свят, Корацци возводил свои современные храмы — банковские здания. Большой театр освобождался от лесов — его открыли через год после восстания.