Нина Соболева - Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий

Прежде всего мне дали «карту оформления» (кажется, это так называлось) — зелененькая картонка с тетрадный лист, на которой типографским способом написаны все обязательства, которые возлагаются на того, кто дает подписку сотрудничать с органами. Там было написано много всякого и перечислялись те статьи, которые грозят в случае нарушения этих обязательств. Мне тыкали пальцем в эти параграфы и советовали обратить на них особое внимание. Но я ни на чем не могла сосредоточиться, запомнила только, что за разглашение доверенных государственных и военных тайн, а также методов и форм работы органов КГБ грозит тюремное заключение сроком от 3 до 7 лет. Вот здесь меня зазнобило будто от холода, и я с трудом сдерживалась, чтобы не застучать зубами… Еще раз, по их требованию, перечитала все с начала до конца и поставила свою подпись.

Теперь со мной заговорили доверительно и ласково, как со «своей». Высокий в штатском представился как Леонид Иваныч и мой непосредственный «шеф». Он дал свой телефон и адрес — я выучила их на память. Договорились, что он будет ждать меня через неделю в 19 00. (Они хотели раньше, да я сказала, что не знаю, Алик может быть в Томске, и вообще мне трудно успеть — ведь для того, чтобы взять незаметно, надо дождаться удобного случая. Они согласились со мной, и я почувствовала радость от того, что одержала хоть маленькую победу над ними). Объяснили мне, что звонить я должна только с автомата, и если встречусь со своим шефом на людях, то надо сделать вид, что мы не знакомы. Нафантазировали подробности работы, которой я будто бы занималась в горкоме комсомола — это была «легенда» для всех моих знакомых. И, наконец, долго внушали, что никому, никогда, ни при каких обстоятельствах я не должна рассказывать о «собеседовании» в этих стенах, о подписке и вообще о том, что я была в этом учреждении. Я послушно поддакивала, кивала головой, а самой просто не сиделось на месте — скорее бы вырваться из этих стен и бежать к Алику! Рассказать ему обо всем, ведь он даже не подозревает, какие тучи сгущаются над его головой.

Наконец, мне подписывают пропуск и милиционер выпускает меня на волю. Впервые в жизни ощутила это слово «воля» — кажется, что и дышится по-иному, и солнце иное.

Но нельзя терять ни минуты! Прежде всего надо встретиться с Аликом.

Мелькнули в памяти записки народовольцев. Они, отправляясь на «явку», никогда не забывали проверить, не увязался ли за ними «хвост». (Ну кто мог подумать, что эти сведения мне когда-нибудь пригодятся!). Перешла на другую сторону Красного проспекта, зашла в магазинчик и долго разглядывала прохожих, выходящих из-за угла Октябрьской. Вроде никого подозрительного. (О том, что это могла быть одна из автомашин, которые сновали в обе стороны, я даже не подумала). Быстрым шагом, изредка оглядываясь, дошла до библиотеки. Постояла, успокаивая дыхание, и как-то очень остро почувствовала, что вот сейчас наступит переломный момент всей нашей с Аликом жизни.

Увидев меня, он очень удивился, понял — что-то случилось. Вышли на улицу и двинулись по пустынному переулочку в сторону вокзала.

Все рассказала, стараясь быть предельно точной: что говорили они, что отвечала я.

Он выслушал. Сказал, что уже давно заметил, что за ним следят. Кто-то роется в его бумагах, книгах (он думал — соседка), какие-то молодые люди навязываются в знакомые, заводят рискованные разговоры. А теперь все ясно. Возникли подозрения по поводу его работы? Он даст страницы, где изложены задачи, цели и методы его исследования. Он познакомит их со своими основными выводами и они отстанут от него, так как убедятся, что вся его работа строится на основе теории классиков марксизма-ленинизма и никакой «антисоветчины» в ней нет. Сказал, что сама судьба послала меня ему на спасение. И тут же добавил: «Но ты еще раз подумай. Еще не поздно все переиграть. Ты ведь можешь пойти и сказать, что все же не можешь выполнить их задание. Ну, покричат, поругаются, но ведь голову не снимут»… Однако я даже мысли не допускала, чтобы идти отказываться. Впервые я чувствовала себя по-настоящему необходимой, жизнь наконец приобретала смысл.

Меня смущало лишь то, что я не отважилась сразу сказать Алику, что я представила наши отношения этим типам так, будто мы вот-вот будем жить под одной крышей и дело лишь за квартирой… Набравшись духу, рассказала и это. Алик помолчал, затем осторожно, явно опасаясь обидеть, стал убеждать меня в том, что точно так же, как мне еще не поздно отказаться от полученного «задания», не поздно и взять обратно данное мною слово быть его женой. Ведь когда он делал мне предложение, были одни обстоятельства, а теперь они изменились, и я вправе изменить свое решение. И он готов понять меня в этом…