Сергей Нечаев: Бальзаковские женщины. Возраст любви

— Именем закона, я арестую вас, месье Бальзак, если вы не уплатите мне сейчас же 1380 франков и сумму новых судебных издержек!

Дом уже успели оцепить, бежать было некуда. Надо было или сейчас же выполнить это требование, или идти в тюрьму. Как всегда, в критический момент Бальзака выручила женщина. На сей раз, как нетрудно догадаться, это была мадам Гидобони-Висконти, одолжившая ему 10 000 франков.

Отметим, что в дальнейшем эта странная женщина не только не потребовала возврата этих денег, но и в 1846 году дала ему еще 12 000 франков, что не помешало ему в письмах к мадам Ганской называть ее «старухой-англичанкой». Право же, неблагодарность — дочь корысти и тщеславия — ожесточает даже самые наилучшие умы, а неблагодарных людей на свете не так много лишь только потому, что не так много и людей, способных на щедрость.

Но вернемся в 1838 год. Бальзак, увлеченный делами, надолго уехал из Парижа, а Лора д’Абрантес осталась один на один со своей популярностью. Но этого у нее всегда было в достатке, не хватало только тривиальных денег. Говорят, что нищета не порок. Правильно говорят — это гораздо хуже! Совсем больная, Лора продолжала писать, лежа в постели. Ее перо ничто не могло остановить. Она сама мужественно сражалась с издателем Лявокатом, чтобы вырвать хоть какие-то гонорары из тех, которые тот был ей должен.

Продолжая иногда появляться в парижских салонах, Лора тешилась последней надеждой выйти замуж. Но ее выбор в который раз оказался неудачным. Маркиз де Кюстин обладал огромным состоянием, но его репутация была не столь завидной. Напрасная надежда: маркиз в последний момент улизнул, унеся с собой последние надежды на материальное спасение.

Теперь Лора жила в бедной квартирке на улице Наварэн. Но кредиторы и там разыскали ее, чтобы продать последние остатки ее недвижимости. Это уже было последней каплей: Лора совсем слегла. Некоторые бывшие друзья иногда вспоминали о ней. Мадам Рекамье приходила посидеть у ее постели. Наконец, она нашла приют в частном пансионе на улице Шайо, где и умерла 7 июня 1838 года, прикованная к постели на жалкой мансарде.

Друзья умершей хотели похоронить ее на кладбище Пер-Лашез и поставить там памятник, но муниципалитет отказался отвести участок для могилы, а министр внутренних дел отказал в глыбе мрамора для памятника.

О реакции Бальзака на ее смерть С. Цвейг пишет так:

«Постепенно герцогиня д’Абрантес исчезает из жизни Бальзака, и, когда долгие годы спустя он повествует о кончине своей подруги — эта безнадежная расточительница была найдена мертвой в убогой каморке на парижском чердаке, — мы чувствуем по его испуганному тону, что он давным-давно позабыл ее, что эта встреча была только мимолетным и пламенным эпизодом его юности».

Через пару месяцев после смерти Лоры д’Абрантес Бальзак написал Эвелине Ганской:

«Из газет вы, вероятно, узнали о печальной участи бедной герцогини д’Абрантес. Она кончила так же, как кончила Империя. Когда-нибудь я расскажу вам об этой женщине. Мы проведем с вами славный вечерок».

А. Моруа по этому поводу восклицает:

«Какое забвение! Какой урок! Жизнь возлюбленной, когда-то страстно желанной, станет предметом уютной беседы в „славный вечерок“. Но ведь Бальзак никогда не любил Лору д’Абрантес так, как любил Лору де Берни. Первая пользовалась его услугами, вторая преданно служила ему».

Задолго до смерти герцогиня д’Абрантес поняла, что потеряла Бальзака как возлюбленного, к этому она была готова, но ей хотелось сохранить его как друга. Она писала ему:

«Моя старая дружба не обидчива. Бог мой! Старая дружба и молодая любовь — радость душе».

И все же она пыталась хоть как-то повлиять на Бальзака, остановить его, предостеречь от грозящих ему опасностей. Она писала:

«Мое дорогое дитя, я для Вас как настоящая сестра. Верьте мне, не вставайте на эту дорогу, она плохая».

Но дорога, выбранная Бальзаком, была затягивающей, и завершилась она романом с Эвелиной Ганской, имя которой мы уже не раз упоминали в нашем повествовании.

История эта почти уникальная. В феврале 1832 года Бальзак получил письмо из Одессы. Оно было подписано: «Чужестранка». Почерк и слог письма явно выдавали «женщину из высшего общества». В конце года Чужестранка вновь прислала ему письмо, но и на этот раз она не пожелала назвать себя. Смущаясь и не решаясь открыть своего имени, она просила Бальзака подтвердить через газету «Ля Котидьенн» свое желание переписываться с ней.