Константин Симонов - Четыре шага (Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - 1)

А ведь я своим мыслям по-солдатски в любую минуту, днем и ночью, готов боевую поверку сделать. Я не пасхальное яичко, которое от красной скорлупки облупить можно! Ты меня слушаешь?

- Я слушаю...

- Я заметил, что слушаешь, потому и говорю. Только не думай, что я умный, я и дурак бываю.

Левашов, заскрипев матрацем, подвинулся на кровати, заложил руки за голову и закрыл глаза.

На столе затрещал телефон, и, как только он затрещал, Левашов понял, что лежал и не спал, потому что ждал этого звонка.

Дотянувшись до трубки, еще только поднося ее к уху, он услышал далекий и, как ему показалось, злой голос Ефимова:

- Левашова!

"Все же нажаловался, - подумал он о Бастрюкове с неожиданно нахлынувшим облегчением. - Черт с ним! Выложу все - и будь что будет!"

- Левашов слушает, товарищ командующий!

- Был у Мурадова? - спросил Ефимов, и Левашов понял, что ошибся.

- Был.

- Как он?

- Похоже, не выживет.

- А я, как только кончился Военный совет, поехал и опоздал, эсминец отвалил. - Ефимов вздохнул в телефон.

- Все равно он без сознания, - сказал Левашов, почувствовав горечь в голосе Ефимова.

- Ему все равно, мне не все равно, - сказал Ефимов. - Сейчас! оторвался он куда-то в сторону - наверно, его звали к другому телефону. Спали?

- Нет еще.

- Поспите, сколько удастся. Завтра надо ждать новых атак.

Доброго здоровья.

- Который час? - положив трубку и снова улегшись и на крывшись шинелью, спросил Левашов у Лопатина. Свои часы он вдребезги разбил еще днем в бою.

- Ровно двенадцать.

- Сделай одолжение - поставь ходики, подыматься неохота.

Лопатин подошел к висевшим на стене ходикам и, поставив стрелки на двенадцать, подтянул гирю.

- Вот и еще день прошел, - сказал Левашов и, откинув шинель, приподнялся на локтях, так, словно увидел что-то встревожившее его.

Лопатин повернулся к двери, но там никого не было.

- Ты говоришь, что все лето на Западном был; от Вязьмы до Москвы, если машиной, сколько? - неожиданно для Лопатина спросил Левашов.

- В разное время по-разному ездили. Если днем, без задержек - часов шесть. Ночью, без фар, конечно, дольше.

- А от Вязьмы до передовой - сколько?

- Смотря куда ехать. Я последний раз был под Ярцевом; туда от Вязьмы, если по карте, - сто десять, а если с объездами, - сто тридцать, даже сто сорок. А что? - спросил Лопатин, почувствовав за неожиданными вопросами что-то, недоброе.

- Так, просто подумал, как тут у нас и как в других местах, - покривил душой Левашов. Сначала, спрашивая об этой, не выходившей у него из головы, Вязьме, он смутно надеялся - а вдруг корреспондент "Красной звезды" знает и расскажет ему про Вязьму совсем другое, чем Гришка Кариофили, снимет камень с души.

Но когда вместо этого услышал от Лопатина "а что?" - вопрос ничего не знавшего человека, - сдержался, решил и сам не делиться с ним тем, что услышал.

Лопатин сидел, повернувшись к нему, и молчал, словно ожидая чего-то еще несказанного; и Левашову стало неловко.

- Вы меня извините, что я вас все на "ты". Хотя и по дружбе, но привычка дурацкая, тем более что вы постарше меня, - виновато сказал он.

- Это ерунда, за это - бог простит, - сказал Лопатин. - А вот с чего это вы вдруг меня - про Вязьму? Не хотите - не отвечайте. Но имейте в виду: в вашу байку - что просто так - не поверил.

- Значит, не выходит у меня врать, - усмехнулся Левашов. - Сколько жизнь ни учила, все равно не выходит. Натрепался мне тут один, что немцы к Вязьме прорвались. Думал - а вдруг вы чего-нибудь знаете.

- Ровно ничего не знаю.

- А что думаете?

- Ничего не думаю. Кроме того, что не хочу этому верить, - сказал Лопатин.

- У вас жена где, не в Москве? - спросил Левашов...

- Нет, не в Москве. В Казани. Во всяком случае, по моим последним сведениям.

- А кто она у вас?

"И в самом деле, кто она у меня?" - внутренне усмехнувшись, подумал Лопатин; ему не хотелось говорить о своей жене с этим, не умевшим кривить душой и располагавшим к ответной откровенности, человеком.

- Работает в театре, по литературной части.

- А фото у вас есть с собой?

- Фото нет. Не вожу, - сказал Лопатин.

- А я бы возил. Но нету, - сказал Левашов. - Когда поженились, снялись вместе. А потом все хотел к фотографу ее сводить, чтобы одну снять. Так до двадцать второго июня и прособирался.

Я почти перед самой войной на ней женился.

В голосе его была нескрываемая тоска. Наступило молчание.

Лопатин продолжал писать. Большая кривобокая тень его перевязанной головы шевелилась на стене.

Мы теперь уходим понемногу