Константин Симонов - Двадцать дней без войны (Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - 2)

Вячеслав Викторович встал и вышел в соседнюю комнату.

- Как ты себя чувствуешь? Ты что-то похудел и скверно выглядишь, сказала Ксения таким тоном, словно ему ничего не оставалось делать без нее, как только худеть или скверно выглядеть.

Должно быть, на лице Лопатина промелькнуло раздражение, и Ксения заторопилась объяснить, зачем она пришла.

- Мне нужно было встретить тебя именно сегодня, потому что ты должен завтра у нас пообедать. Ты должен познакомиться с Евгением Алексеевичем и увидеть, как мы здесь живем.

Ему непонятно было, почему он должен идти к ним обедать, и знакомиться с ее Евгением Алексеевичем, и смотреть, как они живут.

- Я не могу завтра у тебя обедать, - сказал он.

- Почему?

- Буду занят на киностудии до самого вечера.

- Тогда поужинаешь. Мы недалеко. Все равно ты придешь сюда ночевать; зайдешь перед этим к нам и поужинаешь.

Лопатин молчал. С самого начала было глупо говорить ей, что он не сможет обедать, потому что занят. А теперь неизвестно, что говорить.

- Хорошо, я приду прямо с киностудии, в половине десятого - в десять.

Он вынул из кармана гимнастерки карандаш и записную книжку, открыл на чистом листе и положил перед Ксенией.

- Напиши адрес.

Ксения написала адрес и, отдав книжку, сидела и молчала.

Наверно, ждала, что он будет отказываться, и приготовилась объяснять ему, как она хорошо все придумала и почему он не смеет этого портить. А теперь не знала, что говорить. Ничего другого не было приготовлено.

Он тоже безжалостно молчал. Пусть сама говорит, если хочет.

- У нас одна комната, но гораздо теплее, чем здесь, у него, - наконец сказала Ксения.

Он ничего не ответил, встал и снял с гвоздя свой полушубок, чтоб накинуть ей на плечи.

- Не надо, мне пора идти. - Она поднялась.

Вячеслав Викторович вышел из комнаты матери и, оценив обстановку, взял с тахты шубу Ксении и подал ей.

Лопатин стал надевать полушубок. Взглянув на него и поняв, что ему не хочется провожать свою бывшую жену, Вячеслав пришел на выручку.

- Не одевайся, я сам провожу Ксению. Если через проходной двор, то это совсем рядом, я знаю, а ты на обратном пути запутаешься!

Он надел пальто и старую, вытертую шапку с длинными ушами, которую Лопатин когда-то привез ему из Заполярья, и, пропустив вперед Ксению, вышел.

На этот раз обошлось без объятий. Обидевшись, что Лопатин так легко согласился не провожать ее, Ксения только протянула ему на прощание руку.

"Интересно, пригласила она его на завтра? - оставшись один в комнате, подумал Лопатин о Вячеславе. - Если пригласила - будет проще. А может, и не пригласила. До войны было бы странно - вот так прийти, меня пригласить, а его - нет. А сейчас, здесь, в эвакуации, наверное, ничего странного лишний рот!

Вячеслав Викторович вернулся быстро, не прошло и десяти минут.

- Жаловалась мне на тебя, - сказал он, стаскивая пальто и шапку.

- Так и знал.

- И на что жаловалась, знаешь?

- Тоже знаю. Жаловалась, что сам же оттолкнул ее от себя, а теперь, когда она, несмотря на все, стремится сохранить хорошие отношения, не выражаю достаточных восторгов.

- Почти так. Ты умный!

- Вряд ли. Просто знаю ее как свои пять пальцев, но для этого большого ума не требуется.

- Невезучий ты, - сказал Вячеслав Викторович.

- Наоборот, везучий, - сказал Лопатин. - Лучше поздно, чем никогда.

8

На следующий день Лопатин закончил работу на студии раньше, чем думал. В начале девятого, проработав десять часов подряд, режиссер сказал:

- До закладки дошли! - и вынул из сценария крышку от папиросной коробки, про которую утром сказал: пока не дойдем до нее, не встанем. Перевыполнять не будем, а то завтра недовыполним.

Так Лопатин оказался у Ксении в девять часов - раньше, чем думал.

Ксения открыла после нескольких звонков. Она была в надетом поверх платья халате.

- Проходи в нашу комнату, - сказала она и распахнула первую из трех выходивших в прихожую дверей. - Я сейчас...

Она вышла, а он стал не спеша раздеваться, с наслаждением чувствуя, что в этой квартире топят.

По стенам длинной прихожей, всюду - и над вешалкой, и над дверьми, и в простенках - висели акварели. При слабенькой лампочке было не разобрать, какие это акварели - хорошие или плохие, но все здешние, южные, с барханами, с саксаулом, с весенней, покрытой маками степью, с цветущим урюком.

Он разделся и вошел в большую комнату, с буфетом, высокими стульями и большим столом, на котором стояло сейчас пять приборов. Но вся эта мебель была сдвинута в сторону, не так, как она, наверное, стояла раньше, когда здесь была столовая. А к освободившейся стене приткнулись двуспальная кровать и платяной шкаф.