Григорий Данилевский: Стория о Господе и о земле

Лоцманъ замолчалъ. Не отзывался нѣкоторое время и его собесѣдникъ.

— Сторія опять-таки важная, — проговорилъ онъ: только какъ же это? Милосердный Господь сотворилъ землю, небо и весь великій міръ… Зачѣмъ же ему было о людяхъ узнавать отъ другихъ? развѣ и такъ онъ не знаетъ всего?

Лоцманъ не отвѣтилъ. Съ рѣки, въ это мгновеніе, донесся странный звукъ, точно вдали, въ темнотѣ, кто звалъ на помощь и тихо стоналъ. У берега, какъ бы отъ проплывшей гдѣ-то лодки, плеснула волна.

— Чайки уже проснулись! — сказалъ, вслушавшись, лоцманъ: завтра будетъ тихо и тепло… Ты говоришь, зачѣмъ? и я такъ бы думалъ, — а знающіе толкуютъ не то… На что батько былъ разумный, а разъ тоже, какъ и мы теперь, передъ самою свѣтлою заутреней, — сидитъ это на берегу и думаетъ, — люди по божьимъ храмамъ, скоро «Христосъ воскресе» запоютъ, понесутъ кресты и свѣчи вкругъ церквей, — а онъ одинъ, какъ перстъ… и вдругъ видитъ… Одначе, стой! что-то, и въ самомъ дѣлѣ, плыветъ… такъ и есть… почта!

Лоцманъ направился къ берегу. Въ тишинѣ ясно слышался мѣрный плескъ веселъ. Что-то темное близилось и надвигалось отъ рѣки. У песчаной отмели обрисовался бортъ казеннаго баркаса. На берегъ стали выгружать почтовые тюки.

— А кому ѣхать? садись! — послышался окликъ отъ рѣки.

Я взялъ свою поклажу, вышелъ изъ куреня, поблагодарилъ лоцмана за ночлегъ и, въ передразсвѣтныхъ сумеркахъ, поплылъ черезъ стихшую, плавно-колыхавшуюся рѣку.

Баркасъ чуть переваливался. На палубѣ стоялъ низенькій, бородатый дѣдъ, очевидно, собесѣдникъ лоцмана. Опершись на посохъ, онъ пристально взглядывался за рѣку и крестился. На противоположномъ, еще невидномъ въ туманѣ берегу, вправо и влѣво по взгорью, двигались огоньки церковныхъ крестныхъ ходовъ. Благовѣстъ воскресной заутрени торжественно гудѣлъ и далеко разносился надъ городомъ и по рѣкѣ.

1888