Пирмин Майер - Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме

Эту историю фольклористу рассказала одна женщина, проживавшая в альпийском районе. «В ее повести не было сказочных интонаций, – пишет Цильманн. – Создавалось впечатление, что она рассказывает мне обычную историю из повседневной жизни. В конце она даже обмолвилась, что знакома с родственниками Тальманна Тони. Я же, со своей стороны, просто сидел и слушал рассказ женщины, которая говорила ровным, спокойным голосом. Ни у нее, ни у меня не возникало никаких вопросов, никаких „если“ и „но“, искажающих любое повествование. Все это было удивительно. Лишь много позже я понял, что рассказчица, слушатель, Тальманн Тони и гном из Энцилоха – все мы вчетвером, словно бы превратившись в огромный кусок глыбы с вершин Нагельфлуха, вместе с горным ландшафтом составляли единое целое» [409] .

Истории, подобные рассказанной выше, при всей своей изолированности в условиях современной цивилизации, свидетельствуют о жизненной силе таинственного мира образов. Того мира, благодаря которому Гогенгейм возрос как философ, принадлежавший одновременно к ученой и народной культуре. Его книжечка о нимфах свидетельствует об отличном знании автором народных преданий и его глубоком проникновении в мир духов. Особенность этого произведения состоит в том, что его содержание одинаково не походит ни на научную теорию, ни на рассказы очевидца. Впечатление оригинальности и аутентичности текста усиливается, когда обращаешь внимание на источники автора, которые в равной степени относятся к области литературы, фольклора и науки. В результате «Книга о нимфах» может сама служить как источником, так и произведением, написанным на основе источников. Тот, кому доставляют удовольствие философские рассуждения об элементарных духах, без сомнения, с воодушевлением прочтет это выдающееся и чарующее сочинение Парацельса.

Из 19 сохранившихся разделов «Великой астрономии» «Книга о нимфах» написана наиболее ясным языком. Рассматриваемая в контексте совокупного творчества Парацельса, она наряду с сочинениями о психических заболеваниях отличается четкостью изложения и глубиной формулировок. Если сравнивать ее с другими законченными пассажами «Великой астрономии», то создается впечатление, что она является лишь частью большого курьезного проекта Гогенгейма. Книжечка о нимфах укомплектована фундаментальными рассуждениями, посвященными в прологе вопросам познания в свете природы, а в заключительной части эсхатологическим перспективам. Основные фигуры произведения, среди которых в первую очередь следует назвать нимф, гномов, великанов, леших, русалок и других похожих персонажей, упоминаются и в других работах Гогенгейма. При этом они часто окружены схожими эпитетами, которые исключат любые сомнения в подлинности текста. Кроме того, здесь налицо авторский стиль, который полностью сохранен как в издании Хузера, так и в более ранних вариантах. Следует сказать, что первое издание вышло в силезском Найссе (1566) на 25 лет раньше хузерского томика.

«Книга о нимфах, сильфах, пигмеях, саламандрах и тому подобных духах» по структуре и содержанию никак не напоминает бабушкины сказки. Автор с самого начала дает читателю понять, что текст сочинения не выходит за границы познаваемого. Гогенгейма занимают не столько увлекательные рассказы о перечисленных выше сущностях, сколько толкования духовных феноменов. Книга начинается с размышлений о взаимосвязи между познанием человеком природы и своей собственной личности. «Земля, – пишет Гогенгейм, – должна знать, что скрывается в ней и что из нее произрастает. Также и каждому человеку следует прийти в познание самого себя» (XIV, 115). Для полноты познания важны как созерцание внутренних глубин, так и наблюдение за окружающим миром. В соответствии с основополагающим принципом «Парагранума» внешнее и внутреннее составляют единое целое, к которому не применимы противопоставление субъекта и объекта. Революционные изменения в западноевропейском сознании, совершенные Декартом и выразившиеся в строгом разделении внутреннего и внешнего, субъекта и объекта, res cogitans и res extensa, мешают современному исследователю охватить древнюю концепцию мироздания. Для него оба мира четко разграничены и даже при наличии определенного взаимодействия имеют друг с другом мало общего. Картезианский «внешний мир» представляет собой познавательный материал для разума, который, в свою очередь, познает себя, исходя из одного только собственного существования: je pense, donk je suis – cogito, ergo sum (я мыслю, следовательно, существую).