Даниель Циммерман - Александр Дюма Великий. Книга 2

Поскольку ни один театр не захотел поставить «Пола Джонса», Александр передает рукопись Порше, главному своему клакеру и первому банкиру, ставшему при этом и большим другом, на случай, если вдруг ему что-то придет в голову. Тем временем Александр получает очень приличное предложение от «Siecle» и за месяц переделывает свою драму в роман с продолжением, озаглавленным «Капитан Пол» со счастливой развязкой в идиллической Гваделупе. Что не мешает ему продолжать сотрудничать с «la Presse», и постоянное присутствие его имени сразу в двух главных газетах никак не может ему повредить. Параллельно в книгоиздательстве он выпускает роман «Полина», интересный главным образом тем, как уже перемешаны в нем персонажи действительные и выдуманные. Отправной точкой послужила ему встреча в Швейцарии с молодой женщиной, пораженной неизлечимой болезнью, которую сопровождал некий художник по имени Альфред де Нерваль, поклон в сторону друга Жерара, с которым Александр, кроме всего прочего, задумывал путешествие в Германию. Александр начинает книгу со сцены в фехтовальной школе мэтра Гризье, своего учителя, кстати, и учителя Фердинанда. Появляется Альфред де Нерваль, которого уже три года не было на тренировках. Рана на плече заставляет задать ему вопрос о том, как она была получена. Рассказать об этом он соглашается только Александру, который, следовательно, ничего не выдумывает, а лишь задает настойчивые вопросы и излагает ответы. Чтобы придать истории несчастной Полины большую правдоподобность, герои романа постоянно встречаются с известными людьми, такими, как Лист или художники Жаден и Доза, на отдыхе в Трувиле у матушки Озере, метод, не слишком оригинальный, но которым Александр пользуется все чаще.

Уже давно не говорили мы о Мари-Луизе, и не следует из этого делать вывод, что Александр ее забросил полностью. Во-первых, она ни в чем не терпит нужды, он пишет ей, когда путешествует, и приходит навещать, когда живет в Париже, всегда недостаточно часто, как считают все старенькие мамы шестидесяти девяти лет. Поскольку здоровье ее все ухудшается, он переселяет ее поближе к себе, на улицу Фобур-дю-Руль, в квартиру на первом этаже, с садом. И всю вторую половину дня проводит она в увитой зеленью беседке, по-прежнему полупарализованная, с книгой Александра на коленях и в бесконечном ожидании прихода столь сильно любимого существа.

31 июля Александр обедает у Фердинанда. Чтобы уважить любимого, он надевает свой сценический костюм номер один и увешивается орденами — июльским, завоеванным им лично, орденом Почетного легиона и совсем недавним бельгийским крестом, полученным благодаря Фердинанду. Во время обеда ему сообщили, что у Мари-Луизы новый удар, и он спешит к ее изголовью. Она уже не может говорить, но движением век показывает, что узнает его. «Мне показалось, что взгляд ее с удивлением сосредоточился на крестах, которыми был покрыт мой костюм» [8] О кончине и похоронах Мари-Луизы, а также об атеистических заявлениях Александра см.: Sur Gerard de Nerval. Nouveaux Memoires , opus cite, pp. 103–130. . На сей раз трагическая развязка более вероятна, и Мари-Луиза просит сына ради нее освободиться от этой театральной мишуры. «Я сорвал фрак с плеч и кинул его в угол. Умирающая, казалось, была довольна, что я ее понял».

У врача нет ни малейшей надежды. Александр посылает за самым лучшим доктором, тот пожимает плечами: напрасно его побеспокоили, этой женщине уже не поможешь. Священник соборует умирающую и уходит «без единого слова сочувствия при виде льющихся слез». Здесь же и сестра Александра, жалкое утешение, ибо он никогда ее особенно не любил. «Как случилось, что в этот момент мысль о герцоге Орлеанском явилась мне в голову? Как случилось, что меня охватило вдруг неодолимое желание писать к нему? Очевидно, большое горе побуждает нас думать о тех, кого мы любим, как об утешителях. Я глубоко любил герцога Орлеанского. Его смерть и смерть моей матери были для меня самым страшным несчастьем жизни моей, которое потрясло меня до полного отчаяния». И он посылает ему горестное письмо. Через полчаса лакей Фердинанда доложил, что Его Королевское Высочество здесь, на улице, в экипаже. «Он еще не успел договорить, как я, бесконечно тронутый деликатностью принца, выскочил из дому, открыл дверь экипажа и, обвив его руками, зарыдал, уткнувшись головой ему в колени. Он взял мою руку и позволил мне выплакаться».

Фердинанд уезжает. Чуть успокоившись, Александр возвращается к Мари-Луизе. Последняя совместная ночь в одной комнате, в одном алькове, как когда-то в Виллер-Котре. Сбивчивые воспоминания, детский страх, что вскоре она уйдет, и некому будет уже защитить его, тоска, ведь после нее настанет и его очередь, подлое утешение, что с нею вместе его покинет и тяжкая постоянная эмоциональная нагрузка, угрызения совести: он уделял ей меньше внимания, чем мог бы, был резок, когда она жаловалась, что редко видит его, ощущение свободы, вскоре он перестанет быть вечным ребенком, и чувство вины, оттого что он испытывает все это. Наутро «взгляд, все еще сосредоточенный на мне, помутился; желтоватый оттенок набежал на лицо, ноздри утончились, губы прилипли к зубам». К полудню закрылся левый глаз, а потом и правый. «На обоих веках жемчужинами застыли слезы». Александр приподнимает веки и ужасается «выражению отчаяния» в глазах. «Я отпустил веки, которые медленно опустились, как бы под собственной тяжестью». Трижды он позовет ее. Ей удастся снова открыть глаза. Он испускает крик. «Как и в первый раз, веки медленно упали, возможно, еще медленней; дрожь пробежала по всему телу и встряхнула ее; потом все сделалось недвижным, кроме губ, которые задрожали и приоткрылись; теплое дыхание отлетело от них и коснулось моего лица. То был последний вздох».