Леонид Соболев - Перстни

Полонез резко оборвался, и в тишине неживого корабля опять с бесполезной деловитостью застучали вилки. Бржевский открыл глаза. Шалавин, упершись локтями в клавиатуру, читал газетный лист, как-то попавший в Шопена. Газета была позавчерашней, по серой грубой бумаге тянулся через всю страницу лозунг:

ОТДАДИМ ПРОЛЕТАРСКИМ ДЕТЯМ ОСАЖДЕННОГО ПИТЕРА

ЧЕТВЕРТЬ ФУНТА ХЛЕБА

- Играйте, Юрий Васильевич, - сказал Бржевский, морщась. - Хлеб уже урезали на весь август, и вопрос исчерпан...

- Кстати, насчет хлеба, - послышался голос из соседнего кресла. Шалавин, вы собираетесь платить по старым векселям?

Юрий, не оборачиваясь, покраснел и стал ненужно перелистывать ноты. Голос принадлежал командиру второй роты Стронскому, а долг был действительно двухмесячной давности. Он относился к тому - увы, безвозвратному - времени, когда Юрий сам был "хлебным королем". Тогда, в спешке экстренных переводов командного состава, вызванных восстанием на Красной Горке, провизионка штурманских классов выдала Юрию месячный паек хлеба мукой и забыла оговорить это в пищевом аттестате. На линкоре же, готовившемся к бою с изменившим фортом, было не до формальностей. Таким образом, тридцать шесть фунтов муки неожиданно свалились с неба, как наследство американского дядюшки, и Шалавин стал жить хорошо. За двенадцать фунтов он приобрел Тут же в Кронштадте велосипед - совсем хороший велосипед, только без насоса. Фунтов десять ушло на блины с артиллеристами, располагавшими пушечным салом, вполне годным для смазывания сковороды, если его перетопить с луком и лавровым листом. Остальные же запасы перешли к Стронскому.

Стронский, бывший мичман гвардейского экипажа, попавший на линкор еще до Юрия, принес с собой в кают-компанию тот особый душок, которым отличались миноносцы, зимовавшие в Петрограде. Он первый ввел в обиход нагловатую формулу: "за соответствующее вознаграждение". Всякого рода одолжения, оказываемые друг другу офицерами в порядке приятельской услуги, с появлением Стронского приобрели коммерческую базу. Сперва формулой этой пользовались с шуточкой, с улыбочкой, а со временем она вошла в быт расчетливо и жестоко. Шалавин, располагавший, как ему казалось, неограниченным капиталом, не раз и не два ленился выходить на вахту в дождь или ночью на "собаку", и Стронский стоял за него "за соответствующее вознаграждение": полфунта муки за вахту, полтора - за караул. Тариф казался приемлемым, и все шло прекрасно, пока однажды, после большого блинного кутежа, Юрий не проснулся банкротом. Пришлось понемногу урезать от себя хлеб и выплачивать Стронскому. Теперь же с отдачей четвертки детям из пайка оставалось только три четверти фунта, и из них платить долг было никак невозможно.

Самое обидное во всем этом было то, что Шалавин отлично знал, какое употребление делает из его хлеба Стронский: достаточно было взглянуть на его накрахмаленный китель (единственный в кают-компании), чтобы понять, что этот хлеб идет прачке, - для личного питания Стронский имел особые источники.

- Ну, ну, вы, Гарпагон, - сказал Юрий с неудающейся жизнерадостностью. - Мне же самому жрать нечего! Потерпите... Или хотите: отдам натурой, согласен на две "собаки" и одну дневную. В дождь.

- Атанде-с, Юрочка, гоните хлеб, - отрезал Стронский равнодушно.

Шалавин не знал, куда деваться. Сейчас Стронский станет нагло утверждать, что он сам голодает и что он не пудель - стоять за других вахты. Юрий приготовился к крупному разговору, решив высказать наконец Стронскому, что ему известно, сколько кур и масла получает тот с матросов в благодарность за просрочку отпуска, и что очень стыдно (недостойно!) грабить своих же товарищей по кают-компании, но, на счастье, к роялю подошел трюмный механик Басов, ходивший нынче в "сахарных королях", ибо в поездке с продотрядом он сумел, сверх розданного, запастись сахаром в количестве изрядном.

- Штурманец, кататься поедете? - спросил он деловито.

- Нет, - сказал Юрий, радуясь перемене разговора, - ветер чертов, с колес сшибает.

- Жаль... А я хотел попросить вас яиц купить.

- Неужто все слопали? - изумился Юрий.

- Долго ли. Домой полсотни свез. А с этого обеда в животе мировая скорбь. Смотались бы, а?

- За соответствующее вознаграждение, - сказал Юрий, улыбаясь.

- Само собой. Беру в пай: харч мой, доставка ваша. Заметано?

- Постойте, - сказал Юрий, поворачиваясь к Стронскому. - Алло, вы, мироед! Идет сахар за хлеб?

Стронский подумал.

- По шесть ложек за вахту, - сказал он твердо и поспешно добавил: - С горбом.