Леонид Соболев - Третье поколение

В яростном неравном бою со стаей истребителей над укрепленным районом противника бомбардировщик получил тяжелые повреждения. Внезапно атакованный превосходящими силами, он сумел уйти от первой атаки труднейшим для тяжелого самолета маневром - переворотом. Он сумел уничтожить одного из врагов, сумел сбить пламя загоревшейся плоскости скольжением на крыло, сумел вырваться из кольца атакующих даже тогда, когда отказал простреленный левый мотор. Но когда на него навалились со всех сторон подоспевшие истребители и когда на третьей атаке на нем вспыхнули бензиновые баки - самолет превратился в костер. Но все-таки пули продолжали лететь из этого клуба дыма и пламени, недавно называвшегося самолетом. Это беспрерывно и метко бил по врагам раненый стрелок-радист Белогуров.

Штурман, старший лейтенант Харламов, горел в своей передней кабине: вражеская пуля, попав в револьвер, спасший ему жизнь, зажгла на нем комбинезон.

Летчик лейтенант Пинчук продолжал вести горящий самолет к своим берегам. Он вел, ничего не видя, чутьем, ибо дым и огонь заполнили всю его кабину.

Вышел из строя и второй мотор. Бомбардировщик пошел на снижение, на территорию врага. Белофинские истребители отстали: участь горящего самолета казалась им решенной.

Но самолет, пылающий, лишенный моторов, все же тянул к своим берегам: еще живы были в нем балтийские летчики и еще сохранился между ними телефон. Летчик Пинчук заменил свои обожженные глаза здоровыми глазами штурмана Харламова. Полуослепший, задыхающийся в дыму, он слушал в телефон команды горящего в своей кабине штурмана, брал на себя или опускал ручку, нажимал педали, пока пылающий самолет был еще способен скользить по воздуху...

Так два человека слились в одного - и вместе они осторожно и аккуратно посадили летящий костер на лед Финского залива.

Пламя, сбиваемое в полете ветром, тотчас забушевало вовсю. Они выскочили на лед все трое - раненый Белогуров, полуслепой Пинчук и уцелевший больше других Харламов... Все трое - объятые пламенем горящей на них меховой одежды.

Потушились снегом.

Тогда сказался мороз. Белогуров в пылу боя сорвал с себя шлем, мешавший ему стрелять, - и левое ухо его стало белым. Пришлось заняться обратной операцией - согревать оттиранием ухо обугленного человека.

Потом пустились бегом к своему берегу. Бегом не потому, что он был так близко, а потому, что в обрывках одежды было холодно. И только теперь выяснилось, что Белогуров ранен: на бегу он прихрамывал. Друзья сели в снег, ножом распороли сапог, ножом вытащили из ноги пулю. Потом опять побежали.

Дорогу к своим им показали случайно пролетевшие над ними наши "ястребки". Теперь начал отставать Пинчук. Обожженный и полуослепший, он шел, пока в нем были силы, и наконец молча рухнул в снег, потеряв сознание. Друзья привели его в чувство, и Харламов, поддерживая обоих - раненого и обожженного, повел их дальше.

Через несколько часов возле них на лед сели наши самолеты, присланные "ястребками". Но выскочившие из них балтийские летчики с изумлением увидели направленные на них дула трех наганов.

Трое героев опустили их только тогда, когда несомненно убедились в том, что перед ними советские летчики.

- Мало ли что у вас на плоскостях звезды, - пояснил в свое оправдание Пинчук, - белофинны и не на такие штуки пускаются...

Так дралось в воздухе третье поколение Краснознаменного Балтийского флота - балтийские соколы, достойные потомки балтийских матросов времен гражданской войны.

III

Труден и опасен для плаванья Финский залив.

Если ровная его ширь, в которой берега теряются вдали, а порой вовсе исчезают, и кажется иному настоящим морем, где кораблю - везде дорога, то моряки, а штурмана в особенности, под предательской этой гладью видят бесчисленные опасности. Запутанные и сложные фарватеры прихотливо вьются между подводными скалами, между банками и рифами - незримыми продолжениями береговых мысов и раскиданных по заливу островов.

Двести лет промеряли гидрографы это капризное дно, наносили на карту найденные мели, но карты Финского залива пестрят названиями кораблей, давших свои имена новым банкам и рифам, которые они "открыли" своими боками в тех местах, где промер не обнаруживал никакого повышения дна. Это "сахарные головы" - вздымающиеся со дна огромные конические скалы, по скатам которых скользил грузик лота, промеряющего глубину.

Нет в этом заливе ни одного места, где корабль мог бы нацелиться на приметную гору или на маяк и подойти к берегу прямым курсом: изумляя человека, незнакомого с Финским заливом, корабль будет крутить по гладкой воде, следуя к берегу по извилистому и трудному фарватеру между рифами и мелями. Порой и в самой середине залива корабль неожиданно ворочает под прямым углом, чтобы обойти банку, словно нарочно поставленную кем-то на морском пути.