Б Соколов - Михаил Тухачевский - жизнь и смерть 'Красного маршала'

"В отношении наших действий у г-на Тухачевского есть еще одно странное недоразумение. Он утверждает, что мы вывезли из Восточной Галиции почти все войска, оставив там только украинские формирования Петлюры и генерала Павленко с одной кавалерийской дивизией. Правда, он сам сомневается в этом и уточняет, что кое-какие пехотные дивизии, как осколки нашей армии, там могли еще остаться. Но, одобряя в другом месте эту нашу смелость, он тем самым, как мне кажется, ищет возможность преувеличить собранные против него польские силы и одновременно обвинить своих южных коллег в том, что они не помогли ему во время разгрома под Варшавой. Однако дело обстояло совершенно иначе. Из нашей 6-й армии была вывезена только 18-я дивизия и небольшая часть конницы, а 12-я, 13-я и половина 6-й дивизии остались на месте. Кроме того, туда прибыла 5-я дивизия, сильно потрепанная в боях на севере..."

Польский главнокомандующий вообще считал неосновательными расчеты Тухачевского на помощь со стороны 1-й Конной и 12-й армий, доказывал, что при любом развитии событий они не успели бы прибыть вовремя, чтобы повлиять на исход Варшавского сражения:

"Признаюсь, что как во время самой войны, так... и при ее аналитическом разборе я не могу избавиться от впечатления, что г-н Тухачевский вовсе не рассчитывал на взаимодействие с югом, потому что он поставил себе такую далекую цель, как форсирование Вислы между Плоцком и Модлином... А достижение столь глубокой цели было бессмысленно связывать и с действиями 12-й армии, робко переминающейся с ноги на ногу у Буга, и с действиями потрепанной армии Буденного, которая в течение нескольких дней после неудачи под Бродами не подавала никаких признаков жизни. Если сосредоточение советских войск под Варшавой (чего, кстати, я ожидал) отодвигало г-на Тухачевского от 12-й армии на Буге более чем на 200 километров, то "поход за Вислу" в ее нижнем течении за Варшавой (чего я совсем не ждал) добавлял к этому расстоянию еще добрую сотню километров, превращая в полную иллюзию взаимодействие с оставшейся где-то далеко на востоке 12-й армией".

Если бы Конармия действительно начала свой маневр на север 11 августа, согласно директиве главкома, то выйти в тыл польской ударной группировки до того, как определился успех контрнаступления от Вепша, она могла только в том случае, если бы львовская группировка поляков осталась в бездействии и буденновские кавалеристы совершали бы марш без всяких препятствий, словно на учениях. Но мы уже убедились, что именно такого маневра опасалось польское командование и планировало любой ценой задержать Буденного. Сил для этого у поляков было достаточно. И сам командующий 1-й Конной считал, что его войска не могли в те дни немедленно повернуть от Львова на Люблин:

"Все попытки главкома сменить Конармию пехотой и полностью вывести ее в резерв, начиная с 6 августа, не имели успеха. 13 августа он, разговаривая по прямому проводу с командующим Западным фронтом, заявил, что Конармия и сейчас стоит перед стеной пехоты, которую ей до сих пор не удалось сокрушить".

Выходит, знал Тухачевский, что перед Юго-Западным фронтом - не "партизанские части", а "несокрушимая стена пехоты", и лукавил в своей книге, дабы оправдаться перед историей.

Буденный указал, что позднее, 16 августа, когда наконец поступила директива Тухачевского о выводе конницы из боя и сосредоточении ее в районе Владимира-Волынского для удара в люблинском направлении, она была еще более невыполнима, чем пятью днями раньше. Конармия вела тяжелые бои за Бугом, а сменять ее было некому. Семен Михайлович доказывал, что "физически невозможно было в течение одних суток выйти из боя и совершить стокилометровый марш, чтобы 20 августа сосредоточиться в указанном районе. А если бы это невозможное и произошло, то с выходом к Владимиру-Волынскому Конармия всё равно не смогла бы принять участия в операции против люблинской группировки противника, которая... действовала в районе Бреста", то есть значительно восточнее. Так что на самом деле Тухачевскому трудно было винить в собственной неудаче соседей.

С данным Буденным объяснением действий 1-й Конной в период Варшавского сражения нельзя не согласиться. Вообще мы как-то привыкли представлять Семена Михайловича лихим рубакой, лишенным всякого оперативного кругозора. И еще: его имя неизменно произносится рядом с именем Ворошилова. И аксиомой уже стала большая и давняя дружба Семена Михайловича и Климента Ефремовича. У Буденного, пожалуй, вера в эту дружбу сохранилась на всю жизнь. А вот "луганский слесарь Клим" испытывал к командарму 1-й Конной гораздо более сложные чувства. В доверительном письме Сталину 1 февраля 1923 года Ворошилов без тени смущения утверждал: