Лев Маргулис - Человек из оркестра

Так для Маргулиса начался самый важный этап его блокадной жизни. Успешно пройдя испытательный срок, он был зачислен в БСО Ленинградского радиокомитета — коллектив, позднее прославившийся исполнением Ленинградской симфонии Шостаковича и самоотверженной работой на протяжении всей блокады. Свою деятельность коллектив развернул не сразу. В начале войны руководство Радиокомитета решило, что теперь не до музыки, и резко сократило ее звучание в эфире. Оркестранты использовались как рабочая сила. Однако Управление по делам искусств, задумавшее открыть в Филармонии концертный сезон, решило привлечь оркестр для выступлений. 12 октября 1941 г. состоялось открытие симфонического сезона. Ленинградцы приветствовали продолжение этой культурной традиции. «Билеты были распроданы, и много желающих попасть в зал стояло у дверей Филармонии», — читаем в блокадном дневнике Н. А. Кондратьева. Оркестр доказал свою необходимость. И хотя работать с каждой неделей становилось тяжелей, голос оркестра продолжал звучать. В одной из своих передач радио известило о первом концерте так: «На стене яркая, свежая афиша, — сообщал диктор. — Сегодня, 12 октября, в Филармонии состоится концерт. И ленинградец, занятый войной и трудом, с благодарностью смотрит на эту афишу. „Нет, я не могу выделить целый свободный день — он нужен фронту, — говорит ленинградец, — но я сумею найти один час, чтобы послушать концерт. Сумею потому, что мне это нужно. Я буду отдавать все силы защите Ленинграда, чтобы отстоять свободу и честь нашего города, его независимость, жизнь и свободу жителей города, чтобы отстоять его заводы, его искусство, его музыку…“» В этом анонсе можно уловить некоторую осторожность: еще не ясно, как отнесутся в верхах к идее концерта. Не скажут ли — «несвоевременна эта идея»? Не дадут ли «по шапке»? Как бы предусматривая эти упреки и заранее отвечая на них, кто-то осторожно составлял текст анонса. На следующий день, когда концерт уже состоялся, радио говорило о нем смелее. Прочитанная диктором заметка переносила слушателя в Филармонию: «Это был праздник, — читал диктор. <���…> Нет, ничто не изменилось в этом зале. Только мешочки с песком, сложенные у подножия колонн, напоминали о том, что всего лишь прошлой ночью фашистские варвары сбросили на город дождь зажигательных бомб». Появление на эстраде оркестра было встречено аплодисментами. Они усилились, когда к своему пульту вышел В. Заветновский — в недавнем прошлом первая скрипка филармонического коллектива. Проводив в эвакуацию коллег, он не захотел оставаться не у дел и вошел в оркестр Радиокомитета. Завсегдатаи Филармонии хорошо его знали. «Зал, — сказано далее в заметке, — приветствовал этого человека, которым гордился, как гордятся своими бойцами, своими академиками, своими инженерами». Музыка Глинки и Чайковского, утверждал автор заметки, по-особому звучала «среди людей, познавших и свист бомб, и гулкий разрыв снаряда, и стон ребенка и все же сохранивших в час испытания и мужество, и спокойствие». (Материалы радиопередач блокадных лет хранятся в ЦГАЛИ. Ф. 293. Оп. 2.). — /Комментарий А. Н. Крюкова/.

«Продажа продовольственных товаров в магазинах по карточкам в период с июля по декабрь 1941 года… производилась по карточкам на соответствующий месяц в любом магазине без прикрепления. <���…> С 1 декабря по решению Ленгорисполкома был установлен обязательный порядок прикрепления населения к магазинам на получение продовольственных товаров, кроме хлеба. Это мероприятие должно было привести к лучшей организации розничной торговли и ликвидации очередей. На самом деле в декабре очереди у магазинов не уменьшились, т. к. объявленные декадные нормы продажи продовольствия не обеспечивались реальными запасами и были рассчитаны на подвоз в город продовольствия, а планы завоза товаров не выполнялись» (Ленинград в осаде… С. 263). — /Комментарий А. С. Романова/.

Схожий пример поведения, вызванный, вероятно, уже сформировавшимся к тому времени безразличием к смерти, можно найти в дневнике поэтессы В. Инбер: «21 декабря. <���…> Едва мы тронулись, начался обстрел. <���…> Наш двенадцатый номер шел по гремящей улице, словно по дну ущелья. <���…> Внезапно вожатая сказала: — Дальше не еду. Боюсь. — Не останавливайтесь! — закричали ей. — Езжайте вперед. И мы проскочим. Та было послушалась; одну остановку мы промчались вихрем. Но на второй… снаряд упал так близко, что вожатая бросила управление. Вагон стал. Уж не помню, как мы выскочили из него, перебежали улицу и влетели в булочную на углу. И в то мгновение, когда мы переступали порог, снаряд попал в наш трамвай» ( Инбер В. М. Почти три года… С. 43). — /Комментарий А. С. Романова/.