Валерий Симонов - Дочери Урала в солдатском строю

— Взвод, вперед! — подняла в атаку бойцов команда.

Фрося тоже стремглав неслась к сторожевой будке. «Где Макаров? Почему его нет в цепи наступающих?» — билась в сознании тревожная мысль. Наконец она увидела его. Черный, опаленный, уткнувшись лицом в снег, он лежал почти рядом с будкой и тихо стонал. Струйка алой крови стекала с губ на неуклюже согнутую правую руку. Взвалив на себя солдата, Фрося поползла было обратно, к вокзалу, как вдруг почувствовала сильный тупой удар в ногу. Следом щелкнули выстрелы. По привычке вскинула автомат и тут же увидела, как, пригибаясь к земле и отстреливаясь, группа гитлеровцев подбирается к разрушенной будке. Меткой очередью она уложила на месте фашистов.

— Хорошо стреляешь, Фрося, — услышала она слабый голос раненого.

— Жив, Коля! Молодец! — отозвалась медсестра и почему-то заплакала. Может, от радости, что спасла солдата, может, от пули, которая летела в сердце, а угодила в ногу.

Еще одна запись в дневнике:

«Какая радость — спасти боевого друга, помочь ему, когда он в беде! И как трудно прощаться с другом, провожать его в последний путь. Вчера похоронили Дусю. Какая потеря! И какая обида: прошла пекло Сталинграда без царапинки, а тут не повезло: пуля в грудь, навылет. Умирала у меня на руках со словами: «Как я мало сделала! Бейте фашистов и за меня и за себя…» Уж я постараюсь, Дуся, отомщу за тебя».

Дорога Фросиной мести была длинной и трудной. От стен Сталинграда она протянулась на Белгород, Харьков, Полтаву, Кременчуг, Знаменку. И сколько длилась эта дорога, столько были бои. В память о них у нее остались благодарности Верховного Главнокомандующего и вечная благодарность спасенных ею воинов.

И вот тот роковой бой, когда вражеский снаряд опередил ее всего на один шаг. О нем в дневнике — ни слова. О нем будут помнить те четырнадцать раненых солдат, которых Фрося успела вынести из-под огня и напоить ключевой водой.

В дневник ложатся другие строки:

«Куда моя память делась? Голова болит… Вот проклятый фашист, всю память отбил. Но я все вспомню. Я еще буду драться — за Дусю, за Машу, за Веру. За всех погибших и изувеченных. Только бы врачи разрешили…»

В московском госпитале Фрося стала быстро поправляться. Все реже случались с ней припадки, но они все же тревожили врачей.

Приближался срок медицинской комиссии, и чем меньше листков календаря оставалось до него, тем страшнее было Фросе. Ну не странно ли: это чувство она не испытывала даже перед врагом, а тут свои, те, кто избавил ее от страшного недуга, и она боялась предстать перед ними.

— В бою-то ведь страшнее, — подзадоривали ее подруги по палате, но она не соглашалась с ними.

— В бою! Там боец — сам хозяин положения, а тут? Как скажут, так и будет. А мне на фронт бы, к своим. Может, и отца еще где встречу…

Об отце Фрося вспомнила не случайно. Дело в том, что чуть ли не всю войну они шли одними путями, а встретиться так и не довелось. Капитан Меркурий Моисеевич Леонов, командир роты связи из соседней дивизии, дважды бывал в ее родном полку, но ему не везло. Один раз, узнав, что Фрося находится в только что отъехавшем грузовике, он долго бежал за машиной, но дочь не узнала его. В другой раз он не узнал свою дочь, когда та раненая, без сознания лежала на носилках перед отправкой в медсанбат, и он прошел мимо. И вот теперь, перед выпиской из госпиталя, она верила, что по возвращении на фронт обязательно встретит отца.

Случилось то, чего Фрося боялась: медицинская комиссия признала ее негодной для строя. Ни мольба, ни слезы, ни угроза побега не могли поколебать решения врачей. И все же случай помог ей добиться направления на фронт.

Еще накануне она написала слезное письмо командиру полка гвардии подполковнику Гордиенко, в котором без утайки рассказала обо всем, что произошло. И вот теперь его ответное письмо оказалось весьма кстати. В нем он обращался непосредственно к начальнику госпиталя, просил его о Фросе Леоновой и заверял, что «по возвращении в полк она будет находиться не в роте, а в медсанбате».

Слово командира помогло Фросе перетянуть чашу весов в свою сторону.

Мыслимое ли это дело — оторвать солдата от своей роты, с которой он прошагал всю войну? Конечно же, ни в какой медсанбат не пошла и Фрося.

Война шла к концу. Но пули и осколки снарядов от этого не стали милосерднее. В непрерывных атаках по-прежнему падали бойцы. Значит, и у медсестры роты долг оставался прежним.

…Перед этим боем лейтенант Девин все шутил: