Валерий Симонов - Дочери Урала в солдатском строю

Как говорят на Севере, молва здесь ходит неведомыми путями и летит быстрее ветра. Вскоре о санпросвещении, организованном при больнице, о совместных концертах, которые организовывали медики и школа, стало известно далеко за пределами поселка. Перед каждым занятием в медкружке, выступлением художественной самодеятельности мать и дочь выступали с докладом или беседой.

Нет, Север для них не казался холодной пустыней. Ненцы, ханты, селькупы, коми — честные, работящие люди, чувствуя неподдельное внимание к себе, привязались к молодому врачу всем сердцем. Где бы ни появлялась Алевтина Николаевна, ее встречали с улыбкой: «Токтор! Ань торова!» Русское слово «здорово», видно, в таком произношении вошло в местный язык.

Места эти Щербинины покидать не собирались. Алевтина Николаевна получила за два года большую практику как врач, твердо встала на ноги как общественница. Интересная, богатая была жизнь и у Зинаиды Михайловны Щербининой.

Были ли трудные случаи во врачебной практике? Конечно, были. Первое время оленеводы и рыбаки неохотно ложились в больницу, даже убегали. Не нравилась им больничная пища, требовали сырого мяса и мороженой рыбы. Со многими болезнями пришлось встречаться впервые, а посоветоваться не с кем. Хорошо, что книги привезла с собой. Читала здесь Алевтина Николаевна, пожалуй, не меньше, чем в институте. Нередко приходилось браться и за ответственные хирургические операции. А куда денешься? Человек погибает, а на сотни километров один врач, который в любом случае должен помочь.

Двадцать второго июня мать и дочь решили ехать в отпуск, в Пермь. В радостном настроении приехали к Оби на пристань. Что и говорить: соскучились за два года по родным местам, по друзьям и знакомым. Но что это? Вместо веселой суеты отъезжающих какая-то гнетущая тишина. Многие женщины плачут, сидя на узлах и чемоданах. Война!..

Вернулись домой. На другой день Алевтину Николаевну призвали в армию.

На передовой пробыла недолго. После упорных оборонительных боев Сибирская дивизия оказалась в окружении. Тяжело это для всех, а для врача медсанбата тяжелее во много раз. Она не могла, не имела права оставить раненых, думать о себе. Не только воинский долг, но и профессия обязывала делить с ними все тяготы и лишения.

Измотавшись вконец, кружа под огнем по бездорожью, шофер санитарной машины, отозвав как-то Щербинину в сторонку, испуганно зашептал:

— Бросим машину и бежим, товарищ военврач. Иначе и мы, здоровые, в плен угодим.

Посмотрела Алевтина Николаевна на кузов, где, вплотную прижавшись друг к другу, лежали изувеченные люди. Они заметили, что врач и шофер о чем-то шепчутся, заволновались, но ничего не требовали, ни о чем не просили. С болью и немым укором и ожиданием смотрели в их сторону. Шофер не выдержал их взглядов и быстро юркнул в кабину, стал заводить мотор, а Щербинина громко сказала:

— Ничего, братцы, найдем выход. Машина исправна, бензин есть.

Но выхода не было. Случилось это рано утром. Перевязав раненых, Щербинина прикорнула в кювете. Несколько бессонных суток и бесконечные переезды в попытках выйти из окружения дали о себе знать. Уснула крепко, как в детстве. Пробудилась от толчка и шепота медсестры: «Немцы!»

Они стояли рядом и галдели. У военврача и раненых не оказалось даже плохонького пистолета для самообороны. Да и что в таких условиях можно было сделать!

Всех, кто мог стоять, подняли, построили, обыскали. Сорвали с рук часы, сняли хорошую обувь, обшарили санитарные сумки в поисках спирта. Женщин отделили от мужчин, сорвали с беретов звездочки.

И начался долгий путь в страшную неизвестность. Шли пешком — ослабевших и отставших гитлеровцы пристреливали, добивали прикладами. Ехали в вагонах — все пропахло кровью, потом, разложившимися трупами. Многие не выдерживали, вешались на бинтах… Один лагерь, второй, третий. Допросы. Двухэтажные и трехэтажные нары, землянки. Перепревшая солома. Баланда… Но и в этих адских условиях Щербинина, как могла, облегчала страдания людям, попавшим в большую беду.

Попав в лагерь на станции Смела, Алевтина Николаевна вскоре почувствовала, что за ней и ее подругами началась слежка. В женском бараке появилась новенькая. Обратили внимание, что она уж очень разговорчива. Все ее интересовало: кто был в партии, в комсомоле, кто числился в профсоюзном активе.

Стали замечать, что после откровенных разговоров с ней многие пленницы исчезали. «Провокатор, — мелькнула догадка у Щербининой. — Надо проверить».