Георгий Мирский - Жизнь в трех эпохах

К сожалению, признаки такого прискорбного развития событий уже заметны. Несколько лет тому назад я был приглашен в Польшу — выступить в международной летней школе вблизи Гданьска. Там все было на английском языке, но, когда меня представили как московского профессора, я увидел, как глаза нескольких юношей сразу же загорелись недобрым огоньком. Все стало ясно после их злобных русофобских реплик и вопросов: это были украинцы. Возможно, их нельзя назвать типичными представителями украинской молодежи, недаром именно они были отобраны и посланы в летнюю школу, но это-то и удручает больше всего: если для того, чтобы получить некие привилегии, быть посланным, например, за границу, требуется доказать свои антироссийские настроения — чего же хорошего можно ожидать в дальнейшем? Если станет правилом, что для успешной карьеры вообще в любой области надо быть образцовым «щирым украинцем» — легко себе представить, как быстро начнут исчезать дружественные чувства по отношению к «старшему брату», его языку и культуре.

Побывав после Украины в Казахстане, я нашел там несколько иную картину. Чувствовалось, что люди, с которыми я в основном общался — сотрудники Центра аналитических исследований при президенте Назарбаеве, — лучше говорят по-русски, чем по-казахски, и скорее всего думают на русском языке, хотя дома, возможно, разговаривают на казахском. Они все получили русское образование. Этим они не отличались от своих украинских коллег. Разница была в другом, и один молодой аспирант-казах объяснил мне суть того, что он назвал почти трагической ситуацией: слабость, неразвитость письменной казахской культуры привела к полному преобладанию русского языка, литературы, журналистики, науки. А в новом независимом государстве требуется форсированное развитие всего самобытного, своего, казахского — естественно, путем вытеснения, по мере возможности, русского культурного элемента. И казахи, воспринявшие русскую культуру, находятся под огнем со стороны националистов, называющих их обрусевшими, манкуртами. Правда, в Казахстане для того, чтобы доказать, что ты патриот, не требуется — по крайней мере сегодня — демонстративно дистанцироваться от всего русского; я не уловил в Казахстане никакой русофобии, кроме как в пока еще невлиятельных кругах ярых казахских националистов. Но многие представители власти уже пользуются «языковым рычагом» и добиваются преобладания казахского языка даже в тех сферах, где он, хотя и объявленный государственным, явно не может еще заменить русский. Еще опаснее кадровая политика: ведь в отличие, например, от Украины, где к большинству населения, по крайней мере городского, трудно даже применить критерий этничности: как вообще понять, кто перед тобой — русскоязычный украинец или украиноязычный русский, — все выглядят одинаково, все владеют обоими языками — в Казахстане русского отличишь от казаха, естественно, с первого же взгляда. Преимущества, предоставляемые при поступлении на работу или в учебное заведение представителям «коренной нации», воспринимаются людьми «славянской крови» с горечью и беспокойством. Наиболее сложное положение в северных и восточных областях, где преобладает именно «русскоязычное» население. Ядром его являются казаки, потомки тех, кто присоединил к России и освоил этот край, построил станицы. Я слышал в Усть-Каменогорске такие разговоры: «Мы уезжать не собираемся, это вам не Узбекистан, это наша земля, и если мы отсюда уйдем, то только вместе с этой землей, ведь фактически наш регион — это часть Сибири». Но отпадение этих областей от Казахстана выглядит нереальным, и Россия не будет воевать с Казахстаном из-за Усть-Каменогорска или Семипалатинска, так же как не будет воевать с Украиной из-за Крыма. Вот и непонятно — что же будет с наследием России в этих краях через несколько десятилетий…

Дальше к югу — там дело яснее. В Самарканде женщина, работающая режиссером-документалистом, сказала: «Придется уезжать, и не потому, что меня кто-то притесняет, а потому что я не владею узбекским языком в такой степени, чтобы я могла на нем работать». Но и у местного нерусского населения свои проблемы в этническом плане. В прежние времена этнический фактор вообще не играл роли, и до большевистской революции местный житель в ответ на вопрос «кто ты?» ответил бы не «узбек» или «таджик», а «мусульманин из Ташкента (или Бухары, Ходжента и т. д.)». Все грамотное городское население знало фарси в его таджикском варианте, это был язык культуры. Молот сталинской национальной политики раздробил складывавшуюся веками исламскую цивилизацию обширного региона, отныне разделенного на Узбекистан и Таджикистан, стал развиваться локальный этнический национализм. Конечно, ислам служит объединяющим фактором; мне довелось однажды побывать в Намангане, в Ферганской долине, на свадьбе. Я сразу увидел, что жених — узбек, а невеста — таджичка, и стал говорить об этнической проблеме. Жених улыбнулся и сказал; «Какая разница, мы мусульмане — и я и она». Так-то оно так, но я сразу вспомнил, как десятью годами раньше я ехал ночью на машине узбекского журналиста из Ташкента в Самарканд, и только уже при въезде в город он признался, что он таджик, хотя по паспорту узбек. «Почему?» — спросил я. «Чтобы здесь иметь хорошую работу, лучше быть узбеком» — был ответ. И этот журналист, и многие другие таджики с горечью говорили о том, что два великих города — Бухара и Самарканд — жемчужины таджикской культуры, были включены в состав Узбекистана. «Этот вопрос еще будет поднят в свое время» — таково было их мнение. Не знаю, посмотрим. Пока что более актуальной выглядит иная проблема: там же, в Намангане, меня познакомили с ваххабитами (их там называют на советский манер «ваххабистами»). Вежливые седобородые люди без обиняков заявили мне, что они никогда не отступятся от своей цели — создать исламскую республику первоначально в Ферганской долине, а там видно будет. Я вспомнил об этом, услышав недавно о действиях исламских боевиков на границах Киргизии, Узбекистана и Таджикистана. Да, уж чем-чем, а стабильностью в этом древнем, внезапно вырвавшемся к новой жизни регионе и не пахнет…