Георгий Мирский - Жизнь в трех эпохах

После новогодних каникул я выхожу на работу в Институт мира в Вашингтоне, и чуть ли не каждый второй из моих коллег встречает меня словами: «Hi, media star! [5] Привет, звезда СМИ (англ.). » Дело в том, что вечером 31 декабря 1991 года, за четыре часа до наступления Нового года, я выступал в Нью-Йорке по телевидению в «круглом столе», посвященном Ельцину, который только что сменил Горбачева в Кремле. Это была программа «Час новостей с Макнилом и Лерером», ее смотрит практически вся американская интеллигенция.

К этому времени я уже вовсю работаю на компьютере в своей небольшой комнатке в здании Института на углу Сахаров-плаза, в двух шагах от советского посольства. Именно поэтому американские власти сменили прежнее название улицы, присвоив ей имя академика Сахарова — чтобы советские чиновники, адресуя из Москвы корреспонденцию в свое посольство в Вашингтоне, вынуждены были каждый раз, чертыхаясь, писать на конверте ненавистную фамилию. Правда, к моменту моего поступления в Институт мира все это уже в прошлом, Сахаров в Москве — не враг, а покойный герой и властитель дум. Да и сама власть идет к концу; в середине моего пребывания в Институте мира Советский Союз распался, и я скорректировал тему своей работы — теперь это «Распад Советского Союза и перспективы нового мирового порядка». Я уже побывал в Италии, где участвовал в работе конференции в рамках российско-американского проекта на тему урегулирования международных конфликтов. Конференция была в Болонье, но я также имел счастье побыть в Риме, Флоренции, Равенне и Венеции. Посетил я также Израиль и Египет, причем начало моей поездки в Израиль было просто каким-то сказочным: в аэропорту Лод я разминулся с встречавшими меня людьми из университета, по приглашению которого я и отправился в эту страну. Я взял такси и приехал в Иерусалим; было совсем темно, часа четыре утра, таксист довез меня до ворот Еврейского университета на горе Скопус, я расплатился и сел на пригорок возле закрытых ворот. И вот начинает рассветать, и медленно, медленно передо мной там, внизу, постепенно проступают контуры великого и вечного города, я вижу Храмовую Гору, купола двух знаменитых мечетей… Если бывают моменты, когда на самом деле уместно применить такие тривиальные выражения, как «дух захватывает», «слезы подступают к горлу», то таких я помню в жизни только три: когда я вышел по Невскому проспекту к Неве, когда вышел на берег Сены и увидел Собор Парижской Богоматери и когда я смотрел на рассвете на возникавшие передо мной очертания Иерусалима. Мне посчастливилось за последние десять лет увидеть много красот — Венецию, Флоренцию, Ватикан и Колизей, египетские пирамиды, Гавайские острова, фантастические национальные парки в штате Юта, Тадж-Махал в Индии, развалины Петры в Иордании, мечети Стамбула, афинский Акрополь, побережье Ирландии, небоскребы Гонконга, Ниццу и Монте-Карло, пляжи Калифорнии и Флориды, такие чудесные города, как Сан-Франциско и Сан-Диего, и многое другое. Но ничего похожего на то, что я испытал тогда на рассвете в Иерусалиме, после этого уже не было.

Вернусь к Институту мира в Вашингтоне. Это было первое мое место работы в Соединенных Штатах и первое настоящее знакомство с Америкой, ее жизнью и обществом. Там, в Штатах, открылся как бы второй профиль моей деятельности. До этого, в течение моей профессиональной жизни, я, выпускник Института востоковедения, был специалистом по проблемам развивающихся стран — Азии, Африки и Латинской Америки, а в более узком смысле — по Ближнему Востоку. В Америке я тоже сначала писал и выступал по ближневосточной и третье-мирской тематике, но вскоре понял, что там таких специалистов — пруд пруди и не мне чета: люди, по полжизни проведшие в арабских странах. И я переориентировался на советско-российскую проблематику. Уже в моей работе о новом мировом порядке я много внимания уделил перспективам Средней, или, как ее стали называть, Центральной Азии, после образования там независимых государств. Меня пригласили поехать в составе группы американских ученых в Тегеран, на конференцию, посвященную вопросу о влиянии распада Советского Союза на Ближний Восток. Тегеран мне не очень понравился — невероятная скученность, загазованность, автомобильные пробки. Гораздо интереснее показался Исфаган, куда нас повезли на экскурсию; недаром персы называют этот город «нисф-э джихан», половина мира. В целом в Иране удручающее впечатление производили массы женщин, все как одна одетых в черное, — паранджа, почти скрывающая лицо, длинные платья. Когда видишь на улицах тысячи и тысячи этих абсолютно одинаковых безликих черных фигур, становится как-то не по себе. Я спросил молодую сотрудницу принимавшего нас института: «Понятно, что вам положено носить темные одежды, но почему обязательно черные? Хоть что-нибудь синее надели бы для разнообразия». Она улыбнулась: «Так вернее — на всякий случай». Исламская революция…