Константин Фишер - Записки сенатора

В морском ведомстве учрежден новый суд, гласный и правдивый; он нашел виновными в явной небрежности адмирала, командира и вахтенного лейтенанта, и именно в том, что, испытывая дрейф и переменив направление, поленились даже бросить лот, чтобы определить глубину. При такой изумительной небрежности суд нашел смягчающие обстоятельства и присудил адмирала, приказавшего переменить курс промера, к выговору, а командира и вахтенного лейтенанта — к кратковременному аресту. Суд, хотя и не правый, но милостивый: стоило делать реформу! И говорить после этого, что у нас гласность будет иметь нравственную силу! Такого цинизма не бывало и при закрытых дверях.

Какой хаос! Гуманность при суде над убийцами и бесчеловечие в управлении областями, где вследствие мятежа терзают не по делам, а по национальности; свобода печати и лживые доклады и цифры, публикуемые во всеобщее сведение; ропот против Оттоманской Порты за неравноправность христиан и истязание католиков у себя; возрастающие дефициты и надежды на благосостояние финансов; гласность суда и бесстыдство суда; капральство и революционные стремления; ревнивость власти и добровольная уступка власти; дворцы в столице и кабаки да тройки по всем улицам; усиление полиции и дневные грабежи безнаказанные. Поистине смешанное министерство!

Я упоминал о силе отживающего поколения. Мне пришел на память еще один пример. Взметнев, сын деревенского священника или мелкопоместного дворянина, 17-летний писарь в Муроме, взят был в канцелярию министра финансов за хороший почерк. Он ничего не знал, кроме грамоты русской. В 30 лет от роду он был уже редактором финансовых программ, в которых опирался на школы политической экономии и на статистику европейских государств; он был вполне просвещенный человек, богатый познаниями глубокими. С этих пор он нес на своих плечах почти все министерство финансов, он и Дружинин, и 38 лет вышел в отставку, изнуренный работою, усталый, геморроидальный и, как думали, чахоточный. Когда я с ним познакомился, мне было 18 лет, ему 36; теперь мне 63, стало быть, ему 81 год.

Вот начало его послания, сочиненного недавно по случаю обращения к нему с вопросами о современных делах:

В 81 год! И мысль, и стих! Хотелось бы посмотреть на нынешнюю молодежь через 50 лет… Но нет! Не дай Бог видеть: я не люблю развалин.

Князь Меншиков болен; я нашел его в таком изнурении сил, что невольно видел в нем умирающего. На диване лежали четыре тома в нарядном переплете: «История царствования Александра I» Богдановича. На вопрос мой, что это за книга, князь отвечал мне, что он только что получил ее от автора. Взгляд старца загорелся; вид слабости исчез, откуда-то явилась чудная сила в этом старческом организме. Записываю речь его, пока не изгладилась в памяти.

— Это один из сочинителей по высочайшему повелению!.. Собирался приняться за чтение; открыл наудачу книгу и прямо наткнулся на вздор! Не буду читать!.. Послушайте: «Одна английская ракетная батарея остановила на сутки действия неприятеля». Совершенный вздор! Я, может быть, один остался еще из очевидцев. Это было под Лейпцигом; я состоял по особенному случаю при Бернадоте; батарея была у него же. Когда она тронулась, я был поражен ее красотою. Лошади английские чистой крови; орудия, упряжки, мундиры щегольские; дух людей прекрасный. Я выпросил позволения следовать за нею. Батарея ловко остановилась на высоте против развернутого строя неприятельской кавалерии, кажется саксонцев. Когда ракеты стали шарить по рядам, произошла ужасная катавасия; все смешалось; лошади топтали друг друга, но не прошло пяти минут, как из-за неприятельских рядов появились два орудия французской конной артиллерии; они понеслись в карьер на английскую батарею, остановились на ружейный выстрел, снялись с передков и пустили ядра: одно перерезало надвое туловище батарейного командира, другое подбило ракетный станок, потом перебили лошадей и людей; батареи как будто не бывало, и все это продолжалось каких-нибудь 20 минут. Какие же тут сутки!