Сергей Серебряный - Писатели Востока — лауреаты Нобелевской премии

В целом, повторяем, можно сказать, что X. Г. Йерне дал в своей речи достаточное корректное описание и того исторического контекста, в котором сформировался Тагор, и самого его творчества, хотя в этой речи есть и отдельные мелкие неточности (может быть, впрочем, умышленные) и некоторые «перекосы» (во всяком случае, то, что мы теперь можем принять за таковые). Язык (не шведский или английский язык, а язык мысли), которым пользовался X. Г. Йерне, сейчас уже устарел, но проблема в том, чем (каким иным языком) его заменить.

Как нам теперь, в России начала XXI в., воспринимать, описывать и анализировать творчество Рабиндраната Тагора? Прежде всего, следует признаться, что у нас нет языка («метаязыка», как сказали бы лингвисты) для такого описания столь сложных объектов, которое вполне удовлетворяло бы нас самих. Язык «советско-марксистский» безнадежно устарел (еще более, чем тот язык, которым пользовался X. Г. Йерне), а нового языка у нас пока не сложилось.

Далее мы, тем не менее, попытаемся изложить свое понимание личности и творчества Рабиндраната Тагора в контексте «большого времени» и в более узком контексте XIX–XX вв.

Используя нашу («современную», то есть новоевропейскую) терминологию, мы называем Тагора «поэтом», «писателем» («прозаиком»), «драматургом», «эссеистом», «литератором» и т. д., то есть соотносим его с той сферой человеческой деятельности (культуры), которая именуется у нас словом «литература». А поскольку «литературу» мы привычно разделяем на «литературы» с географическими (или страновыми, или «национальными») ярлыками, то Тагор относится к индийской литературе и/или к бенгальской литературе. Подобная категоризация творческой личности (каковую категоризацию сам Тагор скорее всего вполне принимал) — это «продукт» новоевропейской культуры, а в значительной степени — двух последних (XIX–XX) веков ее развития.

Слово «литература» в том его терминологическом смысле, который присутствует, например, в слове «литературоведение», — это одно из наших так называемых ложноклассических слов: латинских (или греческих) по форме, новоевропейских по содержанию. Недаром японцы в эпоху Мэйдзи, создавая новые слова (сочетания иероглифов) для выражения заимствованных из Европы понятий, сочли необходимым создать новое слово и для передачи европейского слова «литература» («бунгаку», в китайском произношении — «вень-сюэ»). Индийцы, также столкнувшиеся с подобными проблемами в XIX в. и XX в., чаще всего шли другим путем — искали в своих классических языках (у индусов это был санскрит, у мусульман — арабский и фарси) какие-то слова, достаточно близкие по смыслу, которые можно было дополнительно «нагрузить» новыми, европейскими смыслами. В частности, в бенгальском (и в других новоиндийских языках, восходящих к санскриту) для передачи европейского слова «литература» используется теперь санскритское слово sāhitya (са́хитья, в бенгальском произношении — ша́хитто), которое в классическом санскрите действительно имело близкое, но более узкое значение. Так, мы теперь относим к «литературе», например, ведические гимны, упанишады, буддийские джатаки и сутры (подобным же образом к «литературе» можно отнести Библию и Коран), но в классическом санскрите подобные тексты нельзя было обозначить словом sāhitya.

Выражение «индийская литература» было «придумано» европейскими учеными в XIX в. для обозначения всего того огромного множества текстов, которое было создано в течение многих веков на многочисленных индийских языках. Выражение «бенгальская литература» также возникло, по-видимому, в XIX в. (точная история этого словосочетания автору не известна). Его могли создать бенгальцы, получившие английское образование и обратившиеся к изучению своего культурного наследия.

Чтобы дать представление о том месте, которое занимает Тагор в истории индийской литературы в целом (и в истории бенгальской литературы в частности), надо в самых общих чертах описать историю этой литературы (этих литератур). Разумеется, само понятие «история литературы» — это тоже продукт новоевропейского сознания, а любая «история индийской литературы», как и история какой-либо из индийских литератур (бенгальской, хинди, тамильской и т. д.), — это всегда современный «конструкт», более или менее научный, более или менее идеологизированный.

Историю индийской литературы имеет смысл описывать в сравнении с лучше нам знакомой историей европейской литературы. Попутно здесь стоит сделать еще одно общее замечание: то географическое пространство, которое европейцы обозначили словом «Индия» и которое теперь корректней именовать «Южная Азия» (или «Южноазиатский субконтинент») [4] С 1947 г. слово «Индия» стало двусмысленным: если речь идет о времени до 1947 г., то это слово чаще всего обозначает все пространство Южной Азии, а если речь идет о времени после 1947 г., то под Индией нередко подразумевают лишь крупнейшее государство субконтинента, возникшее в 1947 г. в результате преобразования (Раздел) британской Индийской империи. Очевидно, именно во избежание недоразумений сейчас все чаще используются выражения «Южная Азия» и «Южноазиатский субконтинент». , по своей площади сопоставимо с тем, что мы называем «Западной Европой», а по своему природному и человеческому (языковому, религиозному, расовому) разнообразию Западную Европу даже превосходит. И понятие «индийская литература» по своему объему и внутреннему многообразию сопоставимо с понятием «европейская литература».