Лев Белоусов - Любовь диктаторов. Муссолини. Гитлер. Франко

К концу года уже стало ясно, что фюрер увлекся Евой Браун не на шутку. Он постоянно приглашал девушку на концерты и спектакли, а однажды после посещения оперы попросил ее вместе поужинать в «Остерии-Баварии». Их часто видели в кинотеатре «Шаубург» или в популярной у солидной публики чайной «Карлтон». Но свидетели утверждают, что любовных отношений между Гитлером и Евой тогда не было. Скорее, наоборот, Гитлер как бы играл роль заботливого отца, всегда избегая в ее присутствии разговоров на сомнительные темы и доставляя домой до полуночи. Гитлер вел себя так, словно Ева — одна из его почитательниц и их связывает исключительно дружеское расположение.

Ева тоже вела себя подчеркнуто сдержанно, опасаясь, что если строгий Фриц Браун узнает о слишком близких отношениях дочери с человеком, годящимся ей в отцы, то разразится скандал. К тому же Браун по-прежнему презирал нацистов и их фюрера.

Сперва Ева с интересом внимала бесконечным монологам Гитлера, рассуждавшего с апломбом дилетанта о шотландском чудовище из озера Лох-Несс, о возможности полета человека на Луну, о творчестве Гёте и Шекспира, о музыке Вагнера. Но девушку, которая вначале даже занялась чтением различных энциклопедий, чтобы поддерживать разговор и не уронить себя в глазах столь эрудированного человека, эти монологи быстро утомили. Она вернулась к более привычным журналам о моде и кино, с интересом читала социально-бытовые романы американской писательницы Перл Бак, получившей в 1938 году Нобелевскую премию по литературе, а знаменитый роман Маргарет Митчелл «Унесенные ветром», вышедший в 1936 году в США и вскоре переведенный в Германии, стал одним из любимых произведений Евы. Когда же роман был экранизирован, то она так бурно восторгалась неотразимым Кларком Гейблом в роли капитана Рета Батлера, что Гитлер в конце концов не вытерпел и приказал снять фильм с проката, объяснив, что за него приходится платить валютой, которая крайне необходима Германии.

Если Ева и не стала убежденной национал-социалисткой, то во всяком случае симпатизировала, как и мать, многим идеям нацизма. Напротив, отец и Ильза, видимо влюбленная в своего доктора Леви, еврея по национальности, считали Гитлера и его партию исчадием ада. В жарких семейных спорах, когда Ева просто повторяла высказывания Гитлера, она все больше подпадала под его необъяснимое влияние. Но в любовь ее чувства переросли только после самоубийства Гели Раубаль.

Скорее всего, для Гитлера настоящей страстью была Гели, которая знала о его встречах с Евой Браун и никогда не переступала порог ателье Гофмана. Ева же ничего не подозревала о сложных и странных отношениях между очаровательной племянницей и «дядей Ади» и не понимала, почему Гитлер стал захаживать все реже. Она узнала обо всем лишь после трагической развязки, когда в начале 1932 года вновь увидела Гитлера.

Гофман рассказал ей, как страдает Гитлер, какую депрессию он пережил, ибо смерть Гели стала для него такой катастрофой, что он едва не покончил с собой.

Женщинам, даже молодым, присуще естественное чувство жалости, а мужчины для них — всегда немного сыновья. Узнав о личной драме Гитлера, Ева по-настоящему полюбила его. Соблюдая такт и чувство меры, она постепенно стала подражать покойной Гели, сделала такую же прическу, купила платья похожего фасона и даже переняла ее манеру говорить, хотя удалось ей это с трудом, ибо Гели была истинной австрийкой, а Ева — чистой баваркой.

Но как раз теперь, когда чувства Евы к Гитлеру разгорались все сильнее, тот почти перестал уделять ей внимание. Впрочем, сам фюрер был в этом не так уж и виноват. 1932 год, когда проходили выборы президента и дважды выборы в рейхстаг, стал годом решительного прорыва Гитлера к власти. Он с головой погрузился в политику и почти не бывал в Мюнхене, а Ева приходила в отчаяние. Пожалуй, Гитлер с основанием утверждал, что политику вообще не следует жениться, ибо он обречет несчастную жену на страдания одиночества.

Наконец, нервы Евы не выдержали. 1 ноября 1932 года она написала Гитлеру прощальное письмо, заперла дверь в спальню, достала пистолет отца и выстрелила себе в сердце, и без того разбитое.

Но она сохранила присутствие духа и, еще не потеряв сознания, ибо пуля прошла рядом с сердцем, успела позвонить хирургу Плате, шурину Генриха Гофмана. Именно поэтому она позвонила ему, а не шефу сестры, доктору Леви, клиника которого находилась гораздо ближе. Зато Плате немедленно известил Гофмана, а тот ринулся к фюреру с письмом Евы.