Сергей Волконский - Разговоры

— Да тут и соглашаться нечего. Сколько раз мы про это говорили, всегда на этом сходились…

— Ну не соглашайтесь, сходитесь.

— Да схожусь, схожусь. Я вам даже больше скажу. Мне кажется, что по-настоящему, как немцы говорят, im Grunde genommen, в сущности, у этих людей нет эстетического кодекса, а то, что они признают таковым, есть лишь реакция их социального кодекса на впечатления искусства.

— Знаете, я вас всегда считал умным, но вы, кажется, еще умнее, чем я думал… Однако, как говорит великий царь счастливых берендеев, «не уклонимся ж от главного предмета разговора». Вернемся к параллелизму между социально-политическими кодексами и художественными склонностями. Признайте, что человек восьмидесятых годов, типа слащавого народника, который верит, — то есть верит или не верит, кто его знает, — но, во всяком случае, проповедует, что русский народ есть особый, избранный народ, что он весь состоит из одних только «малых сих», который утверждает, что эта огромная темная масса есть носительница истины и что соприкосновение с Западом погасило в высших классах «то, чего не может дать никакая цивилизация», такой человек, конечно, будет закрыт всякому художественному впечатлению, не связанному с тем специальным елейно-умильным характером, который нашел свое выражение в религиозно-патриотических картинках генерала Богдановича. Для него собор в любом уездном городе будет ценнее Парфенона, готика будет ему представляться чем-то враждебным, а храм Св. Петра — воплощением зла.

— Да, но, знаете, между ними встречаются не скажу знатоки, но искренние «любители»; они доставляют большой контингент того, что называется меломанами; они со скромностью именуют себя «прафанами» (через букву «а»), но они способны часто и искренно увлекаться.

— Совершенно верно, но могу вас уверить, что на каждое такое свое увлечение итальянской оперой или французской драмой он смотрит как на временное отступничество, которое надо замолить.

— Ну, знаете, теперь моя очередь сказать, что я вас всегда считал тонким наблюдателем, но вы, кажется, еще тоньше и наблюдательнее, чем я думал.

— Не благодарю, потому что это правда.

— А за правду, за приятную правду, разве не благодарят?

— Нет, потому что она всегда ниже действительности.

— Однако! Не за скромность вы в рай попадете.

— Пожалуйста! Мой девиз: «Humble quand je me con-sidere, fiere, quand je me compare». (Когда оцениваю себя, — скромен, когда сравниваю, — горжусь.)

— Но вы больше любите сравнения, чем размышления.

— Ну, конечно, я не скажу, как одна французская барыня, когда я ее спросил, чем она любит больше заниматься, — «Размышляю. Я очень люблю размышлять».

— Это прелестно! Синий чулок?

— И то неудачный — пятка торчала… Но, опять-таки словами доброго и нежного царя счастливых берендеев, «в сторону не будем уклоняться, на прежнее вернемся». Чтобы от воззрений вообще перейти к вашим воззрениям, признайте, что вы, как истинно русский человек…

— Нет, пожалуйста, о политике мы не говорим, во всяком случае, я не отвечаю.

— Что, я слишком глубоко копнул?

— И не глубоко и не мелко, а просто куда не следует. Мы, кажется, говорили о вкусах, о классицизме, а кто-то — только не я — свернул на «патриотизм».

— Едко. Но более едко, чем метко.

— Пожалуйста, рифмой не отделаетесь. Обстоятельство не доказательство.

— А это разве не рифма? А алиби разве не обстоятельство?

— Да, но рифма не alibi.

— Вот если бы вы не были заскорузлым реалистом, вы бы этого никогда не сказали.

— Чего?

— Что рифма не доказательство.

— А по-вашему, теорема? «Сомненье, волненье — что и требовалось доказать»?

— Ну как же вам не стыдно! Доказательство ad absurdum вовсе не такое уничтожающее, как принято думать, раз сказано: верю, потому что нелепо, credo, quia absurdum. Что касается рифмы, то ведь это одна из граней многогранного искусства, а что верно для целого, верно и для части, и если мы говорим о доказательности, об убедительности, вообще о силе искусства, то я имею право…

— Однако Толстой свой «Труп» написал без рифмы. И не слабо, могу вас уверить.

— Так мало ли что; он его и без музыки написал, это не значит, что музыка не сильна оттого, что Толстой без нее обошелся. Да, кстати, расскажите про «Труп».

— Что же рассказать, я его и не читал, и не видел.

— Да вы же ходили на репетиции Художественного — вы были «допущены».

— Ну да, отдельные сцены… даже по нескольку раз…

— Не скупитесь, не скупитесь. Какова пьеса?